КОМУ БОГИ ДАЮТ ВСЕ...

"Независимая газета" №62
05.04.1997
С.Н. Земляной

Древние разумели так: кого боги хотят наказать, того лишают разума. Однако древние не исчерпали тему. Как показал ХХ век, история России в нем есть еще более изощренное и, не исключаю, более страшное наказание богов. Кого боги хотят наказать, тому они дают все... Как Никите Сергеевичу Михалкову.

Но кому все дается, с того, поистине, все и спрашивается. И я не думаю поэтому, что разговор о г-не Михалкове как художнике и балующемся политикой общественном деятеле России надо вести так, как это сделала Людмила Булавка в статье "Парадоксы Никиты Михалкова", посвященной разбору фильма "Утомленные солнцем" на фоне политико-идеологических зигзагов и эскапад нашего выдающегося кинорежиссера [см. ссылку на развернутый вариант статьи Л. Булавки в журнале "Альтернативы" – Админ.].

Как нелюбимый им Владимир Ульянов-Ленин НЭП, так свою биографию и свою политику господин Михалков вводит всерьез и надолго. Абсолютно сознательно. Чересчур сознательно для того, чтобы можно было не обращать на это внимание в разрезе общественном. И даже, не побоюсь этого, в разрезе кинематографическом. Тезис Людмилы Булавки о раздвоении Михалкова-художника и Михалкова-политика неверен. И вот почему.

Тушинские перелеты Никиты Сергеевича от Руцкого к Черномырдину и назад, к культуре, объясняются, на мой непросвещенный взгляд, просто и фундаментально. Михалков давно уже пробует себя на амплуа властителя дум. По классической схеме: "Восстань, пророк, и виждь, и внемли". Но зыбкая, сильно припахивающая золотом почва российской политики не выдерживает груза духовных прозрений г-на Михалкова о православии, самодержавии, народности. Никита Сергеевич не знает, где приклонить свою идеологическую главу. Говорить о том, чего Никита Михалков не знает, – не интересно. За него это Людмила Булавка знать не сумела.

Поговорим о том, что он знает.

Три сюжета одного фильма

Абсолютное знание дела и на своем собственном поле Никита Михалков использует в анализируемом Людмилой Булавкой фильме "Утомленные солнцем". В мои задачи не входит здесь оценивать его эстетические качества. Для меня, как и для Людмилы Булавки, он тоже стал событием. Может быть, из-за этого я буду к нему пристрастен. Под углом зрения "управления движеньем мыслей".

Что из главного, основного в перспективе движения мыслей не углядела в этой работе Михалкова Булавка? Прежде всего – то, что в мыслительном и отчасти художественном плане фильм во многом вторичен. В фильме трудно отыскать действующее лицо, которое не было бы цитатой. Музыкальной, идейной, изобразительной или биографической цитатой из первоклассных творений художников прошлого. Секрет режиссера в том, что он ведает, как приводить эти цитаты в движение, наделять их жизнью. Это цитаты с постмодернистской ухмылкой, со скрытой издевкой, с мостиком в сегодняшний день. Потому они сильно смахивают на живых людей. Этого Людмила Булавка не учитывает.

Как, равным образом, не учитывает она и другого. В тесном смысле слова в работе Михалкова нет ни гуманизма, ни внутренне цельной нравственности. Конформной социализму или ему контрарной. В ней нет ни героев, ни праведников. О подвижниках и святых я не говорю. Даже безусловная для Никиты Михалкова святость детства опорочена в его глазах и в его фильме поразительно ранней прикосновенностью Дочки Комдива к идеологической мертвечине и жизненным шаблонам сталинской эпохи. А что же в нем есть? В нем есть причудливое, чуть ли не византийское "плетение словес". Михалков великолепно владеет разработанной мировым романом ХХ века техникой взаимной проблематизации героев. Путем накручивания сюжета на сюжет в рамках повествования.

Итак, какие же сюжеты наворачивает в полном противоречии с тем, что думает об этом Людмила Булавка (конфликт между Комдивом и Митей, увенчивающийся нравственной победой первого над вторым), Михалков в своем фильме? Целых три сюжета написаны для того, чтобы обеспечить художественный эффект выжигающего сердца "утомленных солнцем" зноя, проникающего всю атмосферу фильма.

К делу. О ком завязка фильма? В которой перед нами предстает распаренный после бани народный герой на лихом коне? Вам, уважаемые читатели и зрители, ничего не напоминают его пышные усы? Его органичность в народной гуще? Его манера с помощью двух-трех непристойных жестов разрядить эмоциональное напряжение, создавшееся после вторжения в запланированный "свыше" ход маневров? Нет, не о Ницше с его усами я говорю. А про Василия Ивановича Чапаева. В исполнении народного артиста Бабочкина. С его усами. В фильме "братьев" Васильевых. Снятом примерно в ту же пору, в какую помещает Никита Михалков действие своей ленты. Но Василия Ивановича, окончившего после победоносного завершения гражданской войны Академию Генерального штаба. Нашедшего себе жену из дворянок или там из интеллигенции. Играющую на "фортепьянах" и знающую языки.

Против шерсти сюжета Михалков выстраивает второй сюжет. О Мите. Ятиме. О возвращающемся в свой единственный родной дом после долгих и неправедных блужданий Блудном Сыне. Дом, где его уже давно не ждут. И не узнают. Где едоки в сборе. И все места за столом заняты. В душераздирающую сцену возвращения Блудного Сына Михалков добавляет резких диссонирующих красок, чтобы она лучше доходила до нашего наивного восприятия. Митя в блистательном исполнении Олега Меньшикова наряжается в немыслимый наряд городского сумасшедшего с чертами навсегда утраченной или никогда не бывшей гениальности. Который приходит в дом неузнанный. Эта сцена сделана потрясающе. Но почему бы Михалкову не ввести Блудного Сына в той форме НКВД, в какой он официально ходит на свою службу? А, тогда бы его совсем не узнали.

По поводу третьего сюжета я выскажусь позже.

Уже рождены те, кто вас вынесет

Комдив с Митей в фильме Никиты Михалкова могли бы сказать о себе словами из одного великого романа: "Мы в книге рока на одной строке". Трагическое переплетение их судеб, как оно показано в фильме, состоит в том, что нравственная правда (и неправда) одного не отменяет правду (и неправду) другого. И не заменяет ее. Это Чапаев посылает Блудного Сына, более всего желавшего вернуться в свой дом, на смертный путь блужданий. И делает невозможной ситуацию Возвращения. Более того, захватывает его место в этой единственной жизни. Вместе с его родным домом. С людьми, близкими ему и дорогими. Делая женщину, которую Блудный Сын любит больше всего на свете, своей законной Супругой. Большего в жизни, дурного или хорошего, человек для человека сделать вряд ли в состоянии. Тут Михалков прав. И Комдив получает заслуженное им возмездие от руки безнадежно бредущего сквозь время Мити. Митя приходит и уничтожает его. Два сюжета закольцовываются в один.

Митя тащит с собой не только физическую, но и нравственную смерть Комдива. Уж Комдив-то знал, чем в его ушах отдаются шаги этого нежеланного пришельца. Он знал, чью жизнь он стер ластиком. Людмиле Булавке, думаю, нужно было сильно напрячься, чтобы не заметить, насколько суетлив Комдив, когда не застает "деликатно" оставленных им на берегу реки Митю с Супругой. Многое о его порыве может рассказать нервическая рысь. В ритме которой он взбирается по косогору с дочерью на плече и пляжными причиндалами под мышкой. Чтобы не допустить непоправимого. Первого прикосновения друг к другу Блудного Сына и его Избранницы. Это Комдив так смешон, так ревниво смешон, когда он сексуально интерпретирует шорохи и шумы, раздающиеся в одной из комнат дачи. И это Комдив после Митиного иносказания о своей жизни затыкает рот своей Супруге, Митиной Избраннице. Сексом. И фальшивыми словами насчет того, что у человека всегда есть выбор.

Митя выбрал Возвращение, а вернуться ему некуда и не к кому. Выбирать ему, собственно, не из чего. Выбор, между прочим, был и у Комдива. Что же он до того, как сослуживцы Мити измордовали его еще перед кутузкой, не пустил себе пулю в лоб? Он ведь советовал, через Супругу, это сделать Мите? Или не это? Да. Да. Комдиву было жалко своего славного прошлого и настоящего. Своей налаженной жизни. Своей жены и дочурки. Того самого, чего он лишил Митю. И из-за невозможности чего, даже в модусе надежды, Митя перерезал себе вены. Последовав-таки совету Комдива. И рецепту своей Избранницы. Супруги Комдива. Так что Людмила Булавка заблуждается, когда пишет, что "Комдив выигрывает нравственный поединок, если и не со временем (это еще вопрос), то хотя бы с Митей как с антитезой". О времени – позже.

Довольно о Комдиве. Поговорим о Мите. Что в нем нравственно выхватывает встречный сюжет, связанный с Комдивом? Комдив думает и говорит, что Митя приехал для того, чтобы по глоточку смаковать мстительную обиду и наслаждение от его, Комдива, унижения. Да нет же! Впервые за много-много до бесконечности долгих лет Митя в этот день был тем, что навсегда было в нем погублено. Бог создал его Артистом. Привнесенная им на дачу атмосфера праздничной кутерьмы (правда, глубоко внутри себя надорванной), завораживающий всех магнетизм талантливости, которая талантлива во всем, та особая легкость общения, которая свойственна лишь людям глубоко интеллигентным, умеющим скрадывать тяжесть бытия, его победительная музыкальность – вот то немногое, хотя краеугольно важное, что придает происходящему на даче ауру жизненности. А не только заданности. Не только подчиненности злой воле режиссера. Но это далеко не все.

Неаутентичность и бесплодность нравственного посыла Мити отыгрываются в фильме Михалковым и Меньшиковым дважды. В обоих случаях – тогда, когда из трепетов и страхов своей жизни Блудный Сын пытается извлечь некий искупительный, если не провиденциальный итог. Когда говорит о смысле жизни. Первый раз, когда рассказывает свою жизнь в форме сказки. Но в эту форму она попросту не вмещается. Поэтому смысл не высекается. Во второй раз Митя сообщает о последних часах жизни своего духовного отца. Истинного хозяина Дома. О последних словах, им сказанных. Я часто думал, что меня в них коробит. А потом понял: это – лживые слова. Лживые, потому что краденные.

Потому что эти слова вымолвил перед смертью гениальному русскому актеру Михаилу Александровичу Чехову его отец Александр Павлович, брат Антона Павловича Чехова. Цитирую (М. Чехов. Лит. насл. в 2 т. Том 1, стр. 81): "Отец быстро слабел, но не терял сознания. Он точно описал мне картину своей предстоящей смерти и, кажется, даже определил день, в который он должен будет умереть. Мы по очереди дежурили ночами около него. Он стал впадать в бредовое состояние. "Как обидно, – сказал он мне однажды, – я прожил такую длинную жизнь, и что же вижу перед смертью? Какие-то поезда с гусями! Как обидно глупо".

Но вернемся к поставленным нами выше вопросам о сюжетных линиях Мити и Комдива. Появление Супруги-Избранницы, еще не остывшей от мужниных объятий, на глаза Мите убивает в нем всякое помышление о продолжении "представления". Митя тут же втолковывает Комдиву, по чью душу он приехал. И что же Комдив? Как использует он те жалкие часы, которые остаются у него до ареста? Он устраивает собственный бенефис. Выступает режиссером своей постановки в стиле театра абсурда.

Он тратит эти бесценные часы, в которые он мог бы доказать свою "нравственную теорему Ферма", на игрища. На игру в футбол, в которой выявляются вся нелепость и абсурдность этих старых и малых людей, бьющих по мячу под клоунскую дудку Комдива. Он принимает участие, зная о собственном неминуемом аресте, в постыдных для всякого разумного человека чествовании и величании, которые устраивает пионерский отряд. Он начинает пить водку. В одиночку. Смертельно. По-русски. С оглядкой на снимок своего Вождя и Учителя. На котором запечатлен и сам Комдив. Он затевает похоронный, то-есть "Вечерний звон". Так сказать, свою тризну, в которую вовлекаются все действующие лица. Кроме Мити. Комдив храбрится в машине, везущей его в НКВД. Сотрясая воздух заветным для него номером телефона Сталина. Он устраивает опасный фарс со спиртным, со сдачей личного оружия и указанием пути и правды для безвестного водителя полуторки. После чего превращается в страдающий и плачущий кусок мяса. Если этот театр абсурда и есть школа мужества, как полагает Людмила Булавка, тогда потеряно всякое понятие, что такое мужество.

Нет, это не школа мужества. Это кафкианский кинематограф абсурда. Это вольная импровизация на темы "Процесса" Франца Кафки, предъявленная нам режиссером и актерами. Это – третий сюжет.

"Пробники"

Вот здесь и начинается, по существу, проблема власти и ее отношения с интеллигенцией и народом в фильме Михалкова. Эту проблему Людмила Булавка понимает неправильно. В том-то и состоит тонкость действа, которое устраивает Михалков со своими зрителями, что за всеми поворотами и изысканными причудами киноповествования скрывается еще один процесс. Процесс перемола хрупкого материала человеческого бытия железными зубцами имперского государственного механизма. Почему в фильме Никиты Михалкова нет и намека на излюбленные им темы: православие, самодержавие и народность? Потому что неимоверный механизм сталинского государства или выгнал за границу, или стер в порошок, в лагерную пыль носителей этих святых для него идей. И заново, как некий Квази-Бог, как некий псевдобожественный горшечник, слепил из этой пыли, разведенной кровью и потом десятков и сотен миллионов, – Совка. Того самого советского человека, по поводу которого идут интересующие Людмилу Булавку нескончаемые споры на наших политических и иных подмостках. И вот этому-то Совку, этому советскому человеку, оказались по плечу все те уничтожительные в своей громадности задачи, которые двинуло на него время. Те задачи, которые сломали всех без исключения персонажей фильма.

Никита Михалков не гуманист, потому что такого запредельного давления на человека, такой невообразимой жестокости он допустить не может. А должен. И тогда возникает проблема гуманизма после смерти гуманизма. Проблема Бога после смерти Бога. Проблема Империи после смерти Империи. И многие другие проблемы, которые средствами классического гуманистического искусства не то что не решить, но даже не поставить. Тут цитатами не обойдешься. Никакому Чехову и в голову не могло прийти, что кадровый офицер, прошедший адский опыт сталинских тюрем и лагерей, где мальчишки-следователи мочились ему на голову, может стать – и станет – великим военачальником, маршалом, защищая то самое государство, которое с ним так обошлось. Или что ученые из шарашек и полушарашек смогут выковать ядерный меч. Или что создатель теории водородной бомбы станет праведником и диссидентом. Или что распад этого самого ненавистного государства, Софьи Власьевны, обернется неисчислимыми бедами для народа, геополитическими сдвигами колоссального масштаба. Как это все понять? Как об этом рассказать средствами искусства? Вот где, по-видимому, локализуются идейно-художественные задачи подлинного, то-есть выстоявшего под пыткой времени художника. Властителя дум.

Теперь одним тезисом – о революции, Советской власти и интеллигенции. Этот вопрос возник не сегодня и не вчера. И в фильме Никиты Михалкова, как правильно замечает Людмила Булавка, он не обсуждается. Но постоянно имеется в виду. Многие беды нашей интеллигенции проистекали и проистекают из того, что она не осознала: ее единственная экологическая ниша – это Большое Государство. Она вела себя равно деструктивно в отношении этого государства и на рубеже ХIХ-ХХ веков, и на рубеже ХХ-ХХI веков. Дело не в конформизме и не в нонконформизме интеллигенции. Дело в том, что когда она забывает о своей миссии (а российская интеллигенция – с миссией), то делается жертвой ею же инициированных событий.

Свидетельство компетентного человека: "Когда случают лошадей ... то часто кобыла нервничает ... и не дается. Тогда берут малорослого жеребца – душа у него может быть самая красивая – и подпускают к кобыле. Они флиртуют друг с другом, но, как только начинают сговариваться (не в прямом значении этого слова), бедного жеребца тащат за шиворот прочь, а к самке подпускают производителя. Первого жеребца зовут пробником. В русской литературе он обязан после этого сказать несколько благородных слов. Ремесло пробника тяжелое, и говорят, что иногда оно кончается сумасшествием и самоубийством. Оно – судьба русской интеллигенции. Герой русского романа – пробник... В революции мы сыграли роль пробников" (Виктор Шкловский, член боевой организации партии социалистов-революционеров, комиссар Временного правительства).

* * *

Ну, и напоследок еще раз о Мите. Никита Сергеевич-то знает, он – матерый евразиец. А Людмиле Булавке, выступающей с разборами его фильмов и оценкой нравственного облика их героев, полагалось бы знать следующее. В сюжете о Мите использованы некоторые моменты биографии Сергея Эфрона, мужа Марины Цветаевой. Белого офицера. Одного из честнейших и чистейших людей своего времени. Младшего евразийца. Перешедшего на сторону Советской власти. И участвовавшего в делах, очень похожих на Митины. А потом расстрелянного после возвращения в Советскую Россию.

А Никите Сергеевичу Михалкову, впрочем, нежно мною любимому за его режиссерские и актерские работы, хотелось бы напомнить, в моем изложении, его собственные слова: "Быть выше – это значит быть выше себя". Ему это – трудно. Но как же иначе? Кому боги дают все...