Заключенных концлагеря выводят из бараков и объявляют хрестоматийное "Двадцать второго июня немецко-фашистские захватчики без объявления войны вероломно...". Через минуту налетают вражеские самолеты, в живых остается уже второй раз чудом избежавший гибели комдив Котов (Михалков) и несознательный уголовник Иван (Дюжев). Котов торопится воевать, попутно объясняя сокрушающемуся Ивану, что такое война. Два года спустя дослужившийся до полковника НКВД Митя Арсентьев (Меньшиков), максимально тесно породнившийся с котовским семейством, получает от товарища Сталина (Суханов) приказ разыскать Котова и передать ему какие-то сверхсекретные документы. Митя отправляется на линию фронта и узнает от скользковатого офицера СМЕРШа (Маковецкий), что Котов с начала войны воюет в штрафбате и уходить оттуда не желает, хотя уже три раза предлагали. Тем временем резко повзрослевшая Наденька Котова (Михалкова) становится сестрой милосердия, в открытом море беседует о Боге с безногим батюшкой (Гармаш), там же разговаривает с неразорвавшейся миной, прячется от карикатурных фашистов в сарае, верит, что папа жив.

Оказаться сейчас на месте Михалкова врагу не пожелаешь. С 22 апреля уже вся страна будет пересказывать друг другу анекдоты про фашиста, какающего с бомбардировщика, про "спасибо тебе, мина", про "сиськи покажи", наконец. С одной стороны, обидно, что реальные факты из военной истории превратятся в сборник садистских анекдотов, с другой – понятно, виноват тот, кто рассказывал. Обидно и то, что побуждения были, безусловно, благородные. Но от этого не менее странные. Желание показать, кто на самом деле разгромил фашистов, населению страны, в которой сняли "Иди и смотри" и "Проверку на дорогах", еще можно понять как естественную реакцию патриота на "Спасти рядового Райана". Но желание это, возникающее у Никиты Михалкова, приводит к ожидаемым катастрофическим последствиям – всегда будучи по натуре вдохновенным сказочником, романтиком в наилучшем из смыслов этого слова, Михалков считает, что теперь ему по рангу положено быть актуальным, и скатывается в раздражающий морализм, старается стать реалистом, но не может укротить бурлящую фантазию.

Все какое-то слишком ненастоящее – шаржевые немцы, открыточные деревни, декоративная война. Вместо широкомасштабных батальных сцен – коротенькие эпизоды с народными артистами, взрывающимися всем союзом кинематографистов, при этом каждый, перед тем как взорваться, в лучших традициях В-хоррора должен сказать, что-то типа "Уфф, пронесло". Традиционная михалковская эффектность превращается в гротеск, герои – в функции, в аллегории, в иллюстрации цитат из Толстого. В середине появляется Евгений Миронов, живой, слава Богу, человек, но, как и любой живой человек, оказавшийся среди зомби, исчезает через пятнадцать минут. Хороший оператор Опельянц, снявший (о чем можно и догадаться по конкретному фильму) около сотни видеоклипов, пытается работать под Лебешева, но не очень к месту и не очень получается.

Михалкова можно ругать – за монтаж, превращающий большое кино в каркас для телесериала, за многочисленные логические и исторические нестыковки, поразительные для человека, почти десять лет отбиравшего материал, за то, что он с обилием этого материала попросту не справился. Ругать можно потому, что отчетливо видно – Михалкова рано списывать со счетов как режиссера: тут есть несколько действительно прекрасных моментов – встреча штрафбата с кремлевскими курсантами (очевидно выигрывающая на фоне обоих одноименных сериалов), Наденька Котова, цедящая памятное "здрасссьте", монолог все того же Миронова, наконец. У этого фильма замечательное начало и совершенно гениальный финал. Но все это не отвечает на многочисленные и неизбежные "зачем?". Зачем эпизодические роли жертв бомбежек раздавать Алексею Петренко и Гафту? Зачем эти постоянные перемещения во времени, так не идущие военному эпосу? Зачем надо было будить мертвецов? Впрочем, "зачем" – вопрос, который не принято задавать произведениям искусства. Важнее другое – почему все так получилось? Может быть, потому, что поле брани – последнее место для того, чтобы ставить трибуну, а с другой позиции Михалков высказываться уже не может.