"Москва, я люблю тебя!" – конечно, не "Париж, я люблю тебя!".

Но и не "Короткое замыкание".

Это хорошо или плохо?

Это плохо. И это хорошо.

Хорошо, что обманули предчувствия новой встречи с нашим новым кино, в котором в серых обшарпанных интерьерах или пейзажах невнятные люди с безжизненными лицами произносят невнятные слова или внятно ругаются матом. Да, эти ожидания не подтвердились, ура!

Фильм не оставляет тягостных и мучительных впечатлений встречи с клиническим мизантропами, страдающими неизлечимой депрессией и стремящимися эту депрессию кому-нибудь непременно передать. Ура!

Этот фильм делали люди, вполне нормально относящиеся друг к другу и к реальности. Проблемы только в том, что им особо нечего об этой реальности сказать. Или – не о реальности. Мы в кино! Сказать и показать можно все, что угодно.

Самым изобретательным по этой части оказался последний эпизод альманаха. Из-за того ли, что он – последний, или из-за того еще, что изобретательный, даже название его удалось запомнить и связать с происходящим в кадре. Название такое: "Объект номер один".

А в кадре – черно-белом и еще отретушировано-стилизованном таком, не простом, двое – старый мастер-высотник и молодой, да ранний подмастерье – моют и чистят, подвешенные на верхотуре, к примеру, нос рабочего – того, который "Рабочий и колхозница". И ведут загадочные философские разговоры. Короткие, прошу заметить! – формат не позволяет разгуляться. Поэтому эпизод такой получился, как соцартовский плакат: ярко, выпукло, многозначительно и неоднозначно. А, как гениально заметил когда-то Штирлиц, запоминается только последняя фраза. Так что последняя фраза в альманахе "Москва, я люблю тебя!" оказалась удачной и запоминается на-ура.

Чего не скажешь об остальных бесконечных эпизодах. Кажется, их было 20. Или 50. В общем, ужасно много.

Киллер был. Бандитские разборки были. Но – по одному разу. Все-таки перемещается точка зрения, да. Была любовная сцена в общаге в ГЗ Универа. Были и невнятные люди – тоже на фоне Университета встречались и вели те самые невнятные разговоры двое, которых даже в предрассветном декабрьском мраке нельзя принять за студентов – по крайней мере, последние полтора десятка лет: Евгений Стычкин и Евгения Добровольская. Стычкина – из-за рано пришедшей лысины. Добровольскую – и вообще. Что придавало их и без того маловразумительной беседе дополнительную маловразумительность.

Было много ярких красных штрихов и аксессуаров. Да-да, мы их заметили и запомнили: ярко-красный шарф героини Марии Мироновой. Ярко-красные костюмы мамы с дочкой, бегающих по ГУМу (одна из них – неутомимая Любовь Толкалина). И красные же цветовые пятна в упоминаемом уже черно-белом фрагменте про "объект".

Рассказ про мобильный телефон. Человек-бутерброд (вот как раз человек-креветка из прошлого альманаха, "Короткое замыкание", был гораздо уместнее). Самоубийство, предотвращенное с помощью подзорной трубы. Мертвый дедушка, приглашающий внука на привычную утреннюю пробежку вокруг Высотки на Котельнической набережной. Вот вроде все хорошо. Высотка любимая, опять же. Парк над гаражом, лестницы с балясинами, набережная Яузы вдоль фасада. Да и идея классная: он с ним только что бегал, а дедушка-то, оказывается, уже умер. Прям Пелевин. (А в этом альманахе каждый яркий фрагмент заставляет вспомнить о Пелевине. Ну, как бы он тоже хорошо чувствует время.)

Но только придуманным кажется не мертвый дедушка с его пробежкой, а живые мама и сын с их безучастными лицами и ничего не значащими разговорами, когда рядом умирает любимый ими вроде бы дедушка.

Хороша пара Максим Суханов – Наталья Вдовина. Но играют они эпизод из жизни ангелов. Это зря. Я бы ввела мораторий на ангелов в российском кино лет хотя бы на пять. Или лучше на 10. Чтобы эти нынешние ангелы из голов повыветривались и лет через 10 заменились бы какими-нибудь другими. Уж очень все однообразно, про ангелов.

Все.

Больше вспомнить не удается, хотя было их там очень-очень много. Несуразно много.

Про Миронову нужно сказать: из нее в конце-концов сделали Литвинову. Оказалось, очень даже просто: немного "ретро" наряд, вуаль, летящий шарф, яркие тонкие губы, волнистые волосы уложить по моде 30-х годов – и будьте любезны, получается Рената Литвинова. Или – это ретро-образ, который она или так удивительно нашла для себя, или так удивительно удачно примерила – найденный кем-то другим, но, так или иначе, слилась с ним воедино, носит его на экране и в жизни, воплощает его. Человек-стиль.

А тут, оказывается, двух движений кисточкой достаточно, чтобы кто угодно... Это как звезды на льду и под куполом цирка – обидно и досадно узнать, что месяц тренировок с хорошим тренером – и кто угодно поедет на коньках под музыку делать произвольную программу не хуже Игоря Бобрина. А как же мастерство? Долгие годы тренировок? Диеты и отказ себе во всем? Не надо обесценивать хорошие вещи. Вот ретро-образ Литвиновой, например.

Никто, кстати, никого не убил. Только киллера шлепнули – ну, так это такая работа. Вообще обошлось без грязи.

Но и без любви, о которой заявлено в названии. Несмотря на присутствие пары романтических эпизодов. Но эпизоды эти – придуманные. Как и любовь авторов к Москве.

Они не радуются Москве. Они, типа, гордятся, что живут и работают здесь. Конечно, не Париж. Не Нью-Йорк. Но – Москва. Круто здесь жить. Ездить по этим улицам. Чувствуешь себя почти белым человеком. Ездить на этих машинах. (О! Припомнился один гламурный эпизод – практически единственный, в котором фигурируют Рублевка, стритрейсерские гонги на крутых тачках и сногсшибательные красавицы). Ходить в эти клубы. С этими красотками. (Еще – карлики. Сразу в двух эпизодах – карлики. А еще недавно – в "Компенсации" пара лилипутов вышла из лифта той же самой Высотки на Котельнической набережной. Лилипуты – тоже тема?) В общем, все это заставляет гордиться. А не радоваться.

А настоящий фильм "Москва, я люблю тебя!" был снят давно и называется "Я шагаю по Москве".

Вот там каждый кадр наполнен любовью к месту и ко времени. Не ощущением своей крутизны – ощущением радости и причастности. Вот где цепь эпизодов с разными людьми разных возрастов и профессий, разных социальных слоев и образов жизни, нанизаная еще и на вполне внятный шампур сквозного сюжета! – и воспринимается как забавный, но органичный калейдоскоп. До того все нелепо. (Этот полотер – Басов! А тревожный гуляющий в парке – Быков? А коротенький эпизод с собакой около церкви на Чистых прудах? А "вот в этом доме напротив Пушкин жил, а теперь там его правнук живет, за Динамо играет..."?)

Присмотревшись под этим углом – альманаха "... я люблю тебя..." – к любимому и знакомому, кажется, до нотки, фильму, легко обнаружить это сходство. Не зря часто люди, еще не проникнутые магией Данелия-Шпаликова, выставляют претензией к фильму его как будто бессобытийность и бессюжетность. Набор встреч, связанных друг с другом местом и временем. Один день из жизни большого города. Похожий на другие так же, как похожи друг на друга все девушки 63 года.

Но им было хорошо тогда. Разве так бывает, что все хорошо? Бывает. Вероятно, редко. Когда твое "все хорошо" совпадает с ощущением времени у большого числа окружающих. И вот тогда это "хорошо" ищет выхода и воплощается в такой гениальный фильм.

Французы, придумывая свой "Париж, я люблю тебя", тоже чувствуют эту любовь к своему городу – сегодня, сейчас. И распространили это чувство свое как камертон альманаха для всех участников. У нас – другое магистральное чувство. И, может быть, другое чувство вызывает к жизни другой уровень мастерства. Ну, это когда любишь, хочется сделать все лучше всех. А когда ты круче всех – то че стараться-то, и так уже круче всех? Напрягаться не надо!

В общем, самым трогательным, про любовь, получился эпизод про метро. Фильм с одной героиней – и еще с любимым московским подземельем, тоже в главной роли. Метро так таинственно и загадочно в ночные часы. Как будто эта тетка – ночная дежурная – это та постаревшая дежурная по станции из "Я шагаю по Москве". Которая просила Михалкова спеть еще. А теперь она приходит сюда, на станцию, по ночам, когда никого нет. И в полутьме творит свои пронзительно-яркие полотна про Москву. А потом, когда-нибудь, мир их увидит. И ахнет. Потом, когда-нибудь. Но не сейчас.