Пафосный сборник киноновелл "Москва, я люблю тебя!" показал безликость российской столицы и убожество российского кино

Наши потомки-киноманы, до которых дойдет десяток хороших фильмов, снятых в нулевые годы, возможно, будут недоумевать, почему в мемуарах (оставленных предками в ЖЖ и "Твиттере") российскому кино нашего времени достается не меньше яда, чем садовым вредителям. Чтобы за полтора часа понять, за что мы так не любили свое кино, потомкам достаточно будет посмотреть только что вышедший опус "Москва, я люблю тебя!" – сделанный по образцу "Париж, я люблю тебя" сборник новелл о Москве и москвичах. А вот понять, какой была Москва в 2010 году, из него потомку вряд ли удастся.

Поклонникам милого "Париж, я люблю тебя", потеснившего в сердцах франкофилов "Амели", название и устройство нового альманаха дает понять: ура, продолжение! Но "Москва, я люблю тебя!" не имеет никакого отношения к французским продюсерам знаменитой серии, в которой режиссеры со всего мира снимают короткометражки о духе города (за уже отснятыми Парижем и Нью-Йорком последуют Шанхай, Рио и Иерусалим). Москвы в их списке нет, как нет и наших режиссеров в списке любовников этих городов. Из "Нью-Йорк, я люблю тебя" вырезали новеллу Андрея Звягинцева. А рассматривавшийся во время подготовки к съемкам "Парижа" Егор Кончаловский ("Антикиллер") отпал на ранних этапах. И решил, что местными силами можно справиться не хуже.

В итоге полтора десятка режиссеров из России и ближнего зарубежья, из них половина совершенно неизвестных, сделали довольно показательный макет не столько Москвы, сколько современного российского кино: старательно копирующего чужие рецепты, обожающего шик-блеск и прочий китч, совершенно оторванного от реальности.

...Итальянский футболист волей судьбы оказывается стоящим голым на карнизе окна московской фанатки. Простой московский парень нанимается на работу в американскую компанию, судя по всему, связанную со шпионажем или опытами над людьми. Менеджеру среднего звена, любителю кокаина и кабаков, является призрак дедушки специально, чтобы объяснить ему пользу утренней физкультуры. Наивная приезжая девушка на собственном опыте убеждается, что Москва слезам не верит (этот куплет исполняется дважды). Типичный циничный москвич – будь то неопрятный вуайерист с телескопом или киллер с винтовкой – вдруг бросается на помощь попавшему в беду (для непонятливых сюжет повторяется в двух новеллах). И, наконец, самая московская, по версии альманаха, история: покинутая возлюбленным много лет назад женщина все стоит и стоит на видном месте, терпеливо ожидая известной развязки – он одумается и вернется (душещипательного сюжета хватило аж на три истории).

Удивительным образом ничего из того, что по-настоящему волнует москвичей, прирожденных и свежеиспеченных (пробки, гастарбайтеры, лужковская архитектура, вырастающая на месте старины), в фильме не помянуто даже мельком. Большая часть этих мелодрам и анекдотов могла бы произойти где угодно (а лучше бы и вовсе не происходила). Приметой времени служат только продакт-плейсмент кофе, водки, ГУМа, Федора Бондарчука и официальных московских достопримечательностей: Кремля, шемякинских "Пороков", сталинских высоток... И метро – там происходит самая человечная новелла о тайной жизни одной из тех, кого презрительно называют "метробабками", которая вписалась бы и в европейский формат "...люблю тебя" – пусть и вторым эшелоном.

В ХХ веке именно кино творит образ городов: Нью-Йорк, Париж, Лос-Анджелес в глазах рвущихся к ним провинциалов и туристов складываются из запавших в душу кадров. Собственный литой кинообраз был и у старой Москвы в черно-белых советских фильмах: не слишком многолюдная, просторная, вымытая дождем. Гостей, приехавших просто посмотреть, принимающая доброжелательно – но тактично напоминающая ближе к финальным титрам, что пора бы и домой.

У современной Москвы с кинообразом – да и вообще c единым образом – дело обстоит хуже.

Вежливо-равнодушный тон, которым участники "Москва, я люблю тебя!" зачитывают Москве дежурный набор комплиментов, кажется, свидетельствует о том, что столица испытывает кризис идентичности и ее расплывчатый облик равно трудно и любить, и ненавидеть. Дело не только в косноязычии современного кино, но и в изменившейся реальности. Некогда мощный образ Москвы как недоступного города мечты, долго испытывающего своих новых жителей, держа их в загончике для людей второго сорта ("Москва слезам не верит" и прочая "Лимита"), стерся со свободой передвижения. И едва ли новосибирец в Москве всерьез чувствует себя вторым сортом. Так что когда одна из героинь "Москва, я люблю тебя!" сообщает дрожащим от слез голосом вымогающим взятку милиционерам, что приехала "за счастьем", – это звучит исключительно изящной цитатой из старинного кино, ныне утратившей смысл.

Самый мощный из стереотипных образов Москвы наших дней – тот, который представляет ее городом жадности, гламура, потребительства и показной траты бешеных денег, – от чрезмерного использования в глянцевых журналах и романах совершенно стерся.

И обличение московской бездуховности само по себе стало еще большей пошлостью, чем розовый "Мерседес" со стразами. Неслучайно на нем строится самая китчевая и беспомощная новелла "Таксист". Вкратце так: словно сошедшая со страниц заказной статьи об успешной карьере бизнесвумен по пути на Рублевку узнает в таксисте своего бывшего возлюбленного – стрит-рейсера, который, сражаясь за нее, убился об стену. Глупо настолько, что даже классовой ненависти у провинциала не вызывает.