У итальянцев был фильм "Мама Рома". Негры пели про "Багаму-маму". Японцы – про "Маму-Фудзияму".

Русские сняли кино про строгую и заботливую мать большой семейной банды Овечкиных, начинавшей с джазовых импровизаций на пионерских слетах, а закончившей угоном самолета в Америку.

Про "Джексон-бэнд" по-русски

В свое время папа Джексон по-черному бил и дрессировал своих пятерых сыновей, делая из них соул-команду. Семейство прославилось сначала участием в шоу Эда Салливана, а после – младшим Майклом, самым высокооплачиваемым солистом в истории шоу-бизнеса.

Мама Овечкина тоже воспитывала своих сыновей в ежовых рукавицах, делая из них диксиленд "Семь Симеонов". Семейство прославилось сначала участием в больших кремлевских концертах, а потом – большим убийством людей в иркутском аэропорту.

Особенности "Русского проекта"

За последние годы это уже двадцать пятая песня о Родине.

Родина стала тотемной темой практикующих режиссеров, способных добыть денег на кино. Для одних она – потерянный хрустальный башмачок, для других – разбойничий раек, для третьих – луна-парк, для четвертых – пьяная корова. Родина Дениса Евстигнеева грузная, неопрятная злыдня-принудительница в исполнении самой угрюмой и тяжеловесной русской актрисы Нонны Викторовны Мордюковой (урожденной Ноябрины). Баба с пистолетом, у которой прорва детей, все мужики (к войне) и все с пришиздью, а половина еще и со сроками. Старший, умный детина, сидит в психушке с пулей в хребте и косит под дурненького, средний так и сяк воюет в Таджикистане с литовскими снайпершами, другой средний так и сяк брюхатит ненасытных нанайских девушек на Таймыре, третий средний так и сяк убит при захвате самолета, а младшие вовсе дураки – работают один шахтером, а другой за понюшку пляшет лезгинку для нигерийских торговцев дурью. Когда-то они составляли джаз-банду "Веселая семейка", пытались играть кубинские мелодии на музыкальных инструментах (оркестры – последний шанс огневых наций, которые больше делать ничего не умеют). Но играли слабо, а денег хотели много, их разлюбили, и задумали они угнать самолет единственной на ту пору авиакомпании "Аэрофлот" в страну Америку, где дети учатся в школе и счастливы все старики. Отсидев за это максимальный срок – пятнадцать годков, добрая мама-Родина снова собирает под теплое крыло непутевых своих сыновей: интеллигента, морячка, стрелка, шахтера и скомороха. Отбив старшего из дурдома, принарядившись по последней моде и наворовав на дорогу огурцов, едут они на поезде в город Шуя Ивановской области, где есть скамейка и гармошка, откуда все они родом и где будет у них наконец завидная жизнь. Едут уроды на поезде, пьют водку, дерутся меж собой и поют ухабистые песни про лес-порубку, где ласкал тебя, голубку. А доехав, мажут рожи сажей с той самой угорелой привокзальной скамейки, на которой папа с мамой еще 50 лет назад впервые измазались, и гордятся своей чумазостью. Мы пскопские. Играй, гармонь.

За последние несколько лет это уже третий поезд, который везет урловатых героев к истокам. С истоков этих уже воротит не меньше, чем со вступительных аккордов к очередным репортажам Шуры Ливанской из какой-нибудь Волчьей Сыти. А за окном наличники, кусайте хрен, опричники. Со времен "Калины красной" обратное деклассирование из бандитов в огородники путем возврата к тараканам запечным стало едва ли не последним устойчивым русским мифом. Махнуть в деревню, погладить березку, помять зябь, сесть за трактор – и дурная блатная кровь уйдет, и прошлое покажется сном. Как будто в городе Шуя коренных, распронаиместных уголовников меньше, чем в городе Москве. "Мама, ты опять затеяла новую лучшую жизнь, не спросясь нас?" – темной ночью под стук колес спрашивает Родину самый умный из всех, бесхребетный интеллигент Олега Меньшикова, – и этот вопрос опровергает собою весь пафос картины. Заразительный в последнее время пафос любования своей лужей. Именно лужей, а не пригорком с земляникой. Отчаянной шальной мамой, которую охрана боится. Пережитыми лишениями. Зарубками на ложе карабина. Сожранной цирковой зеброй. Тринадцатым подвигом Геракла на озверевших от безмужичья чукотских бабах. Лягушонкой в коробчонке.

Расступись, русские идут

Родину, как и в петровские времена, сгубил авральный прогресс.

Скачковая послевоенная урбанизация привела к стремительному охамлению нации, резкому росту прослойки гулевых людей, слободских лимитчиков-оргнаборщиков, зависших меж городом и деревней в черной ненависти к обоим. Поиск опоры – укоренения на новом месте в "Москва слезам не верит" или "Высоте", возврата на старое в "Афоне" и "Калине красной" – стал главной темой советского нежанрового кинематографа. Однако общероссийская неудача в попытке сняться с насиженного места и сделаться большой белой державой в 90-е годы всколыхнула капитулянтские, корневые, почвенные настроения в среде очень оседлых, очень думающих и трижды столичных людей. Тех самых, кого играл Меньшиков в инвалидной коляске. Мир ударил с носка, не захотел новеньких, шуганул на обочину, сбрасывая козыри на руки агрессивным и безграмотным изоляционистам, – и просвещенные западники отшатнулись в оцепенении, насколько их много и как жадно они цепляются за свои единственные умения: пить, плясать да стрелять. И стали обреченно прокладывать на карте обратный путь в глушь, в Саратов, в черную муть уезда Терпигорева.

Родина рванула в Америку – не вышло. Пятнадцать лет тюремных сроков, южных усобиц, разврата и шахтерской голодухи. Теперь Родина собрала сынов и рванула назад – в Шую. В Шуе – выйдет.

Отличное место – Шуя.

Железнодорожная станция.

Текстильная промышленность.

Музей М.В. Фрунзе.

Лепота.