В очередной раз в нашем кинематографе возникли "новые", называемые теперь "новые русские". Новые "новые" отличаются от старых "новых" (они же "школа Тарковского") тем, что хотят говорить понятно и быть понятыми. Сегодня советское кино и без того никто не смотрит, так что нет надобности в дополнительных усилиях. Отсюда, в частности, установка "новых русских" на простые сюжеты и занимательность рассказа. Похвальное стремление к коммуникабельности сочетается у "новых" со столь же похвальной образованностью. В отличие от своих предшественников, старых "новых", знавших одного Наставника, одну угрюмую интонацию взыскующей духовности, новые "новые" широко и без комплексов используют всю свою кинематографическую насмотренность. Если старые "новые" попадали во ВГИК в основном из провинции, зажав комсомольскую путевку в кулаке, и, становясь неофитами высокого искусства, несли святое знамя с пафосом, сохранившимся только в российской глубинке, то новые "новые" – почти сплошь из кинематографических семей – выросли в арбатско-аэропортовских детских, не то чтобы в среде культуры, но, во всяком случае, среди книг, и потому не имеют никаких иллюзий насчет своего избранничества, своей миссии сеять разумное, доброе, вечное. Короче, новые "новые" много симпатичнее старых, и кино у них именно что симпатичное.

Недавно снятый фильм Валерия Тодоровского с покоряюще простодушным названием "Любовь" полностью соответствует этому кодексу симпатичности. Две пары, две линии, две любовные истории, параллельным монтажом переплетенные в складно развивающийся сюжет с нездешней, несоветской легкостью, с воздухом и паузами, в общем, с какой-то французской элегантностью, слегка напоминающей "Чтицу" Девиля. Так и кажется, что лента, промелькав положенные полтора часа, растворится в ею же созданном воздухе, уйдет куда-то в никуда "ласковой ошибкой", оставив по себе лучшие воспоминания.

Беда Валерия Тодоровского, режиссера явно одаренного, вовсе не "новая", а старая, традиционно российская. Ему кажется, что всего этого мало. Как многие наши художники без различия возраста и состояния, он страдает "синдромом проблемности". В результате первая линия, отрываясь от второй, нагружается и набухает, одна из пар получает предпочтение и композиция рушится. Зато возникает конфликт.

Конфликт развивается между столичной и меланхоличной интеллигентной еврейкой и бесшабашно-открытым провинциальным русским. Конфликт, в котором ударение сделано в угоду все тому же синдрому не на разнице в характерах и даже не на разнице в культуре, а на разнице наций – так что она неминуемо уезжает в Израиль, а он остается дома. Для того, чтобы привести героев, любящих друг друга, к этому грустному финалу, к этой неминуемости, режиссер выдумывает много мотивировок, сплошь литературных. Героиня обретает заэкранное прошлое. Оказывается, что когда-то она была групповым образом изнасилована и прокурор-антисемит не дал ход делу. Это в анамнезе. А сейчас всю семью кто-то денно и нощно преследует звонками, суля все пытки из застенков самаркандского эмира и выталкивая на историческую родину.

Зачем было портить так хорошо сделанную "Любовь" этой тяжелой литературностью? Тем более что изящное пластическое решение фильма отчаянно сопротивляется любым допингам. Упрек тем более досадный, что, будучи картиной, несомненно, выделяющейся из потока, "Любовь" привлечет внимание зрителя, который станет недоумевать и по другому поводу.

На фоне реальной крови, льющейся по всей нашей многострадальной империи, искусственно педалируемый русско-еврейский конфликт, напичканный шекспировскими страстями, смотрится с чувством неловкости. На архитипическую модель национального противостояния с его трагической неизбывностью он сегодня, слава Богу, не тянет. И режиссер, видимо, понимает это, отсылая вполне интеллигентную бабушку героини в синагогу, где, встречаясь с героем, она, сменив богемный облик на жреческий, твердит ему о родовой русско-еврейской несовместимости. Но это вполне придуманная подпорка, литературная во всех отношениях, справедливая для одной ЦДЛ. Там действительно застарелая писательская склока тщит придать себе шекспировский размах, там действительно частный бытовой конфликт прикидывается тотально-национальным, там действительно "две равно уважаемые семьи в Вероне, где встречают нас событья". Но за пределами ЦДЛ есть лишь мелкий, мерзкий антисимитизм улицы, а не фатальность межнациональной распри. И не будем каркать. И так всякого добра хватает. Есть обезумевшие московские таксисты, объявившие войну "лицам кавказской национальности", есть, что много страшнее, Карабах, Осетия, Чечня. Таков нынче сюжет недели. И не приведи Господи, чтобы "Любовь", выйдя на экраны, стала в этом смысле более актуальной.