Из двух редакций романа "В круге первом" создатели телесериала выбрали менее убедительную

Глеб Панфилов, по его признанию, мечтал об экранизации романа Солженицына "В круге первом" с тех пор, как прочел его тридцать с лишним лет назад. Но достойно восхищения то, что режиссер сумел осуществить мечту в период, когда о великом писателе стало принято говорить в снисходительно-равнодушном тоне, когда даже молодые гуманитарии перестали стыдиться, что не читали "Архипелаг ГУЛАГ".

Роман сложен для экранизации. Кино требует картинки, действия, внешних конфликтов, а роман статичен, его напряженный драматизм основан на внутренних переживаниях героев, психологических сшибках, в нем слишком много значит образ автора и авторское слово. То, что Солженицын сам написал сценарий, большая удача для Панфилова и большая головная боль. Никто лучше автора не чувствует те ключевые моменты романа, на которых держится его смысл. Но талантливая экранизация – это всегда интерпретация, актуализация конфликта, а совпадение имени романиста и сценариста ставит предел режиссерской смелости.

Похоже, Панфилов пожертвовал своими режиссерскими амбициями. Фильм неторопливо и тщательно переносит на экран роман, не огорчая поклонников Солженицына отсебятиной или неточностью деталей, но и не радуя кинематографическими находками и свежестью прочтения. (Не считать же актуализацией текста решение режиссера перенести спор между убежденным марксистом Рубиным и откровенным противником коммунизма Сологдиным на улицы современной Москвы, заставив арестантов в тюремной одежде прогуливаться по набережной на фоне кремлевских башен, где, к изумлению Рубина, звезды соседствуют с орлами.)

Глобальность метафоры Солженицына, уподобляющего все советское общество тюрьме, в фильме тщательно обыграна: инженер-полковник Яконов, начальник шарашки, получает удар кулаком в лицо от министра Абакумова (отличная сцена), Абакумов в любую минуту готов получить тычок от Сталина.

Солженицынский парадокс свободы проявлен: именно в тюрьме кипят вольные разговоры, именно зэк Бобынин (в блестящем исполнении Андрея Смирнова) ведет себя в разговоре с всесильным Абакумовым как свободный человек, в то время как министр рабски зависим даже от капризов вождя.

Экзистенциальная проблематика, столь важная для Солженицына, обнажена. Герои поставлены в пограничную ситуацию и ведут себя в ней по-разному. Тихий инженер Герасимович отказывается конструировать лакомые игрушки для чекистов, хотя образ измученной жены, перед тем молившей его что-нибудь изобрести (замечательно сыгранной Инной Чуриковой) все время маячит перед его глазами. А умница Сологдин добровольно создает заказанный Сталиным шифратор и рискованной игрой добивается назначения руководителем проекта, успех которого сулит ему свободу. Добровольно взваливает на себя испытание лагерем Нержин: психологическое обоснование этого выбора и есть главная удача Евгения Миронова, сумевшего справиться с трудной ролью (хотя блокнотик, назойливо возникающий в его руках, излишне прямолинейно протягивает нить между героем и автором). Еще большая идейная нагрузка лежит на выборе Иннокентия Володина. По замыслу Солженицына,этот молодой советский дипломат, пытающийся уберечь мир от советской атомной бомбы, ломает себе жизнь, но и выныривает из цепи лжи, слабости и страха. Вот об этом герое мне и хочется поговорить подробней.

Почему в фильме так малоубедителен Певцов, тщетно пытающийся показать превращение советского номенклатурного плейбоя в героя, способного пожертвовать собой ради спасения цивилизации? Вина ли тут актера? Или он бессилен придать достоверность неестественной ситуации?

Напомню, что известность приобрели две редакции романа. После сенсационного успеха "Одного дня Ивана Денисовича", когда забрезжила надежда на публикацию, Солженицын подготовил сокращенный и "облегченный" вариант. Иннокентий Володин больше не пытался помешать советской разведке перехватить секрет атомной бомбы, он предупреждал профессора-биолога, собиравшегося сообщить зарубежным коллегам о ходе работ над новым лекарством, что такого рода научные контакты приведут к аресту. Именно этот вариант ушел в Самиздат и был издан за границей, за него писатель получил Нобелевскую премию...

Когда Солженицын вернулся к первоначальному варианту с атомной бомбой, в эмигрантской прессе вспыхнула дискуссия. Поступок, вызванный простым человеческим сочувствием, многим казался куда достовернее и привлекательнее, чем попытка сорвать разведывательную операцию нелепым звонком в американское посольство.

Сторонники "атомной" версии напирали на то, что в основе романа – подлинный факт. Это так. В мемуарах "Утоли моя печали" Лев Копелев, прототип Рубина, вспоминает, как руководство шарашки получило задание установить личность звонившего в американское посольство: им оказался некто Иванов, второй советник посольства СССР в Канаде (жаль, что никто из исследователей Солженицына не потревожился выяснить его личность и судьбу). Но вряд ли он ставил своей целью не дать бомбу "людоедскому режиму". Хотя бы потому, что бомбу Сталин к этому времени уже получил.

Действие романа Солженицына происходит в конце декабря 1949 года (и это старательно подчеркивается в сериале), а бомбу взорвали под Семипалатинском еще 29 августа. Шумиха была немалая. 23 сентября президент США Трумэн выступил с обращением к нации в связи с утратой ядерной монополии, посыпались заявления и комментарии в английской, канадской и европейской прессе, с двусмысленным заявлением выступил ТАСС. Реальный дипломат не мог этого не знать. Если Солженицын идет на такой анахронизм (приходится лишить знания об испытании атомной бомбы не только Володина, но и Абакумова, и Сталина), значит, литературная задача для писателя важнее реального факта. Отчего же тогда поступок некого дипломата, сдавшего советского разведчика (возможно, готовя плацдарм для невозвращения, как предполагает Копелев), служит обоснованием художественной достоверности? Не достовернее ли выглядел бы вымышленный конфликт, не говоря уже о том, что арест ни за что, за жест сочувствия и сострадания, вызывал бы встречную волну сочувствия зрителя? Конечно, авторская воля превыше всего, но все же экранизация романа дает повод вспомнить о редакции, которая свободна от анахронизмов, где героя арестовывают безвинно, а не за раскрытие тайн разведки (что никаким государством не поощряется), где поступок дипломата выглядит более естественным и человечным. Именно ее мог читать Глеб Панфилов, когда замышлял экранизацию романа. Жаль, что не ее осуществил.