По занятному стечению обстоятельств, "В круге первом" вышел в самый разгар скандала, развернувшегося после резолюции Европарламента, осуждающей коммунистические режимы. Так что премьера экранизации стародавнего романа вышла неожиданно актуальной, что добавило веса и без того немалому событию: первой отечественной постановке по главному советскому диссиденту и нобелевскому лауреату Александру Солженицыну.

В эпиграфе к изданию 1990 года автор сравнивает судьбу романа с "Мастером и Маргаритой": дескать, калечили книгу, потом восстанавливали, что поделаешь – цензура.

Удивительно, но судьба и здесь позабавилась – экранизировали книги буквально подряд, обе – на телевидении, обе – силами серьезных респектабельных режиссеров. Ну, и получилось похоже.

Вот только мнения Михаила Афанасьевича мы узнать не можем, а Александру Исаевичу постановка понравилась. Ну, и славно – все преодолел, заслужил, дожил. ...

Дословность и благоговение, похоже, становятся творческим методом экранизаций. Роман пересказывается усердно, за редкими изменениями в тексте в пользу доходчивости. Лакуны заполняют внутренние монологи героев и закадровый текст, который читает сам Солженицын. Хорошо читает. Всяческие мелочи вроде джинсовых рубашек, неожиданно украсивших сороковые годы, оставим злопыхателем – не в джинсе дело. Мизансцены прописаны, актеры хлопочут лицом, Миронов в роли Глеба Нержина не лучше и не хуже, чем в любой другой, Певцову очень идет форма дипкорпуса.

Зэки горячо рассуждают о вечном и застенчиво – о бабах, граждане-начальнички трясутся за погоны, и над всем этим возвышается Сталин в исполнении Игоря Кваши, похожий уже даже не на сумасшедшего диктатора, а на Вия в френче и с трубкой.

Сцена, в которой министр Абакумов (роскошная работа Романа Мадянова), подняв бровки домиком, просит вождя вернуть смертную казнь, а вождь, неприлично распаляясь от грядущих мучений народа, обещает вернуть, обещает новые чистки, новые сроки, ну, а политическим передачки продуктовые запретить – это чистый "Дневной дозор". Что, впрочем, находится в соответствии как с духом, так и с буквой романа.

Но при прорастании произведения в новые, так сказать, времена выясняются занятные вещи. Похоже, что диссидентское сознание мифологично по самой своей природе. Даже Булгаков от своей хоть и двусмысленной, но оппозиционности сочинил именно "Мастера и Маргариту". И если признать правоту исследователей творчества писателя, утверждающих, что Воланд – это как бы Сталин, то за короткое время мы получили два образа великого кормчего, причем оба довольно фантасмагоричны. И эта демоническая фигура – адекватный противовес столь же условному усталому победителю фашизма, которым представляет вождя новый патриотический кинематограф.

Солженицын – точно один из к штыку приравнявших перо, и его книги сыграли определенную роль и в крушении СССР, и в том, что за этим последовало. Хорошо это или плохо, можно спорить. Но Солженицын, сочиняя свое детальное исследование свободы и несвободы, был вполне адекватен той эпохе высоких давлений. Сегодня его взгляд кажется слишком простым просто потому, что давление ослабло и появилась возможность спокойно разбираться с прошлым.

Что ж, можно вспомнить других "несогласных" – Стругацких, избравших совсем другой путь, и их сентенцию: "Будущее строится нами – но не для нас".