Телесериал по роману Александра Солженицына "В круге первом" вызвал большие споры

Католики верят, что грешники не очень большой вины после смерти попадают в особый придел – в Лимб, называемый также кругом первым древнейшей пенитенциарной системы. Вергилий, сопровождавший Данте в печальном путешествии, смертельно побледнел, подходя к витку адской спирали, но пояснил, что это не испуг, а сострадание.

Кто томился в первом круге? По мысли создателя "Божественной комедии", некогда его населяли ветхозаветные праведники, которые не были христианами, ибо это вероучение еще не было доступно людям, но их вывел в райские кущи Спаситель. Теперь там остаются души древних мудрецов, поэтов, политических деятелей (античных и восточных), а также – невинных младенцев, не успевших принять крещение. Поскольку вина их сомнительна, а добродетели велики, место, уготованное им, довольно комфортно и не устрашающе.

Шарашкина контора

При первом взгляде на уютный дортуар, устроенный в марфинской шарашке для зэков, призванных решать важные научно-государственные задачи, трудно отделаться от ассоциации: пионерский лагерь! Да, почти так же лежали юные пионеры в своих кроватях, мешали друг другу спать, рассказывали страшные или сентиментальные истории, обсуждали воспитателей (читай: оперов) и установленные порядки. Так ведь лагерь, он и есть лагерь. Кстати, на казарму эта спальня не очень похожа: да, те же двухэтажные койки, казенные одеяла, но ни дедовщины, ни нарядов, ни прочих прелестей воинской службы.

Напротив – заключенные ведут себя весьма вольно, ведут бесконечные антиправительственные разговоры (считая себя при этом безвинно осужденными), флиртуют с сотрудницами, отмечают праздники... Спят обитатели шарашки под куполом церковной обители, но это обстоятельство, кажется, ничуть их не волнует.

Соответствие с Лимбом довольно точное: ничего страшного здесь с людьми не происходит. Метафора создателей сериала, перекликающаяся с дантовским текстом, вполне справедлива и не вызывает возражений. На это, говорят, в свое время указал Варлам Шаламов, прошедший более страшные круги.

На всех не угодишь

Экранизаторам известных книг не позавидуешь. У каждого читателя в голове свои образы героев Достоевского, Булгакова, Ильфа и Петрова. Роман "В круге первом" не так известен, но зато известность носила более скандальный, заговорщицкий характер. Запрещенный текст читали украдкой, придавая ему особый сакральный смысл. Прошли годы, все изменилось до неузнаваемости. Изменился сам автор, который сегодня произносит речи и публикует тексты, заметно отличающиеся по интенции от выступлений 50-70-х годов. Как подойти к экранизации – с позиций тех лет или исходя из сегодняшних взглядов писателя?

В одной газете писали, что сам Александр Солженицын был удивлен желанию ТВ обсериалить его книгу, считая, что роман ныне неактуален. Режиссер Глеб Панфилов, наоборот, был уверен: все описанное "В круге первом" звучит современно и свежо.

Да, сегодня мы не видим репрессивного аппарата, который карал людей за их политические взгляды и убеждения. ГУЛАГа нет, и невиновных не держат за решеткой. Хотя людей под стражей немерено. Кто там сидит, если большинство бандитов, мошенников и маньяков, судя по криминальной хронике, на свободе?

О шарашках тоже не слыхать, хотя идея – сколотить научно-исследовательский коллектив из тех, кто совершил экономические преступления в особо крупных размерах (зарвавшихся олигархов, строителей пирамид, коррупционеров, аферистов) и заставить их работать на поднятие экономики страны – не выглядит безнадежной.

И все же тема ГУЛАГа не кажется злободневной. Мы каждодневно видим столько мафиозно-ментовской телепродукции, с такими деталями, нюансами и отточенной воровской лексикой, что едва ли не церемонные отношения между зэками и вертухаями в фильме Панфилова не впечатляют. Правда, в предпоследней серии создатели экранизации спохватились и отдали дань постсоветскому эстетическому направлению. Вместо длиннолицего надзирателя (в романе) дверь заключенному Володину открыла рыжая тетка (в фильме) и ударом кулака молча послала героя Д. Певцова в глубокий нокдаун.

Когда надо любить родину?

Невиновных людей нельзя бросать в каталажку, нельзя обращаться с заключенными как со скотом, нельзя вертеть законом как заблагорассудится. Кто спорит! Но это – дидактика и штамп, а значит, не может быть основой полноценного искусства.

Сериал актуален, но не показом тюремных порядков и не интеллектуальными досугами обитателей шарашки. Чем же? Видимо, ответ в нравственной проблематике, вопросах чести и совести, в отношении к патриотизму.

Эти темы в романе прописаны глубоко и отчетливо. Наиболее четко, категориально – в разговоре Иннокентия Володина с дядей Авениром (А. Филозов). Он спрашивает племянника, читал ли тот Герцена (персонажи хоть и антисоветски настроены, но апеллируют к принятым у коммунистов именам – Эпикуру, декабристам, Герцену): "Герцен спрашивает... где границы патриотизма? Почему любовь к родине надо распространять и на всякое ее правительство? Пособлять ему и дальше губить народ?"

Вот где оселок произведения, его квинтэссенция. По мнению автора и экранизаторов, выходит, что патриотическое чувство должно иметь форму некоего флюгера и менять свой вектор в зависимости от политических условий. Дескать, проснулся утром, включил приемник и, прослушав новости, решил, любить сегодня отечество или нет, работать на его благо или против.

Но, позвольте, что же получается? Взглянем на историю России последних столетий – как было вести себя патриоту? Екатерина II была неплохая царица, любим родину. Павел – масон, не любим. Александр тоже масон, но победил Наполеона, значит, любим. Николай – Палкин, не любим. Александр II – реформатор, любим. Александр III Сашу Ульянова казнил, ясное дело. Николай II устроил Ходынку и "кровавое воскресенье", а потом дал свободы и отрекся от трона: сперва не любим, потом любим. Ленин сделал революцию (любим), но на немецкие деньги (не любим). Сталин устроил партийную чистку (не любим), победил в войне (любим), обидел космополитов (снова не любим), Хрущев – оттепель! – любим...

Господи, да что же это? Ромашка какая-то: любим – не любим!.. Разве патриотизм не глубокое сокровенное чувство, которое формируется с детства? Как его можно корректировать в связи с политической конъюнктурой?

А ведь герои романа и сериала именно так мыслят! Иннокентий Володин и Глеб Нержин приходят к выводу: атомная бомба должна быть у американцев, но никак не в СССР, так как коммунисты тут же ее взорвут. Позиция внятная, но крайне странная. Они убеждены в миролюбивом характере Запада даже после Хиросимы и Нагасаки, после знаменитых заявлений в Фултоне. Сегодня нам легче рассуждать об этом, ибо известно, что наличие ядерного оружия у двух мировых систем служило надежным средством сдерживания в международных отношениях. Дальнейшее показало, что Америка – не богадельня и не благотворительный фонд, а жестокий и эгоистичный хищник, простирающий свои интересы повсюду (вспомним Багдад и Белград).

Нержин и Володин оказались плохими пророками. Они ошиблись в своих геополитических прогнозах. При этом работали на подрыв мощи собственной страны. У них было немало реальных аналогов (Пеньковский, Бакатин, Суворов, Калугин). Но ошибка, помноженная на осознанную деятельность, равна преступлению. Солженицын, оказавшись на Западе, сначала призывал его разобраться с Советами, а потом понял, что заблуждался. Тональность его речей стала иной. Люди не сразу понимают, что их представления о геополитике ошибочны. Так, может быть, это и хотел сказать своим сериалом Глеб Панфилов?

Волки или овцы

Д. Певцов и Е. Миронов исполняют свои роли на высоком уровне (хотя и не на разрыв аорты). Они показывают, пожалуй, запутавшихся людей, у которых почва уплывает из-под ног. Они, в сущности говоря, утратили не только любовь к родине взамен на общечеловеческие ценности, но и любовь к близким: женам, подругам. У Нержина есть еще чувство лагерного братства к Рубину и Сологдину; Володин ужасающе одинок (в романе есть пронзительный эпизод поездки его с Кларой в Подмосковье, создатели фильма этой возможности не использовали).

Виновны зэки или нет, это вопрос философский. Как хочешь, так и понимай. А вот сотрудники МГБ – эти уж точно. Но какие-то они тусклые, тупые, невзрачные. Даже нерешительные, никакой твердости. Даже непонятно, как их не сковырнут твердые, решительные узники. Хочется отметить, правда, мастерскую игру С. Баталова, который не поддался стереотипу и убедительно выглядит в каждой сцене.

Но кто показал себя мастером телевизионного штампа, так это И. Кваша (Сталин)! Злодей, идиот, да еще и карикатурен (карикатуры, правда, ныне небезопасны). Его герой среди ночи в одиночестве сидит на закрытой даче в полном облачении, с наслаждением слушает записи старых речей и несет чушь, не подтвержденную никакими документами. Он не только не страшен, но и не смешон. Актеру удалось создать новое амплуа овцы в волчьей шкуре. Глядя на его героя-тирана, не только не веришь ему, но все время ждешь, как добрейший Кваша отбросит напускную суровость, улыбнется и скажет: "А теперь очередной выпуск передачи "Жди меня".

Это было бы смешно, если бы не удручающе шаблонное изображение в сериалах сложной и противоречивой фигуры. Во всех проектах последних лет Сталин одинаков. Вот уже палачей Блюмкина и Агранова показывают как весельчаков и балагуров, а здесь будто есть неписаный закон: только так. Но где же свобода трактовки, господа демократы? Или на ТВ действует незримое партбюро, утвердившее раз и навсегда одно, единственно верное видение?

Иметь или не иметь

Когда к всесильному руководителю МГБ Абакумову (Р. Мадянов) привозят обитателя шарашки Бобынина (А. Смирнов), тот ведет себя дерзко, объясняя свою позицию тем, что у нет ничего, о чем бы ему пришлось жалеть (в смысле – нет имущества, кроме носового платка): "Свободу вы у меня давно отняли, а вернуть ее не в ваших силах, ибо ее нет у вас самих".

Насчет свободы уже говорилось, а вот о материальном достатке стоит сказать особо. Когда Солженицын писал роман, наверно, он воспринимал своих героев как рыцарей без страха и упрека, которых никогда и никакими коврижками... Неверно думать, что сам писатель стал прообразом одного из персонажей – Нержина. Кажется, автор разделил свои черты между несколькими героями – Нержиным, Герасимовичем, Прянчиковым, Дырсиным, а может быть, Дорониным. Но всех их объединяет презрение к имуществу.

Тогда писатель не знал траектории развития нашего общества в следующие десятилетия. Зэкам казалось, что режим вечен. В этом было их рыцарское служение демократическому Граалю. Но не успели они моргнуть глазом, как таинственной смертью почил их главный враг, прошел ХХ съезд, наступила оттепель, вскормившая шестидесятников. Первая попытка не удалась, но их усилиями в начале 90-х был произведен глобальный переворот.

Благодаря последовательной деятельности этих донкихотов и бессребреников в пыльных шлемах, в стране был утвержден миропорядок, который отдал львиную долю государственных богатств узкой кучке. Деньги, нефть, газ, лес, умы и красота потекли на Запад. Народ, как всегда, остался в стороне от этой дележки. Так за эти принципы боролись Нержин и его команда? Этот вопрос застыл на устах зрителей сериала. Авторы не решились на него ответить.

Хранить вечно

Роман "В круге первом" непрост для экранизации. Он густо населен, наполнен смысловыми, речевыми и эмоциональными слоями разной плотности и фактуры.

Кинематографический ранг Г. Панфилова не подлежит сомнению, его манера каллиграфического письма давно снискала множество ценителей. В работе над сериалом ему пришлось перелопачивать материал, перекомпоновывать эпизоды, отказываться от героев и целых сюжетных линий. Авторам удалось привлечь внимание зрительской аудитории. Но наше отношение к снятому материалу неоднозначно. У каждого свое мнение. Но разве не о многообразии мнений твердит всю жизнь Солженицын? И если создатели пробудили в нас сомнения и переживания, то разве не добились цели?

Придут новые времена и поколения. Они другими глазами посмотрят на историю и на ее интерпретацию, это их право. Мы тоже воспринимаем "Божественную комедию" не так, как современники Данте. Поэтому – поставим на этом художественном проекте, как на отпечатках пальцев Володина, штамп "Хранить вечно", а уж потомки решат, в чем мы были правы или не правы.