На позапрошлом ММКФ, как ни пробивал Никита Сергеевич опус "Прогулка" (Stroll, The) (2003) Алексея Ефимовича, так и не пробил. Жюри было тертое: Сергей Бодров-старший (после смерти Бодрова-младшего), Кен Рассел, Агнешка Холланд, Мика Каурисмяки. Голыми руками не возьмешь. Так что в этом году была проведена большая предварительная работа. Если задолго до "Кинотавра" стало известно, что победят "Бедные родственники" (2005), на "Кинотавре", своим чередом – что гран-при ММКФ получит "Космос как предчувствие" (Dreaming of Space) (2005). Тем не менее подобного позора фестиваль не переживал давно. С тех времен, когда золотом осыпали идеологических монстров вроде "Тегерана-43" (1981). Но в "Тегеране..." все равно было содержание, облеченное в форму, частью которой был даже Ален Делон. И еще Аристотель сказал, в том числе про кино, что при любых обстоятельствах в нем должны быть начало, середина и конец.

При оценке пленки под названием "Космос как предчувствие" фестиваль расписался просто в своем отсутствии. В беспредельном презрении ко всему: к международным связям, к российскому кино и вообще к русскому народу как потенциальной публике. Эту публику будут теперь кормить из жестянок отнюдь не тем, что называется "фильм". Есть в дешевых столовках каша-шрапнель. Из нее можно катать шарики и кидаться, можно, добавив воды, сделать клейстер и клеить обои, можно глядеть в тарелку, как на серую-серую карту звездного неба. Ни под каким видом кашу-шрапнель нельзя есть. И вот так же "Космос как предчувствие" нельзя числить по части кино. Это бред – ребята, простите – не требующий комментариев. Только главный приз ММКФ заставляет вдаваться в подробности, но читателям со слабой нервной системой дальше можно не читать.

Артист Евгений Миронов родился в 1966 году, артист Евгений Цыганов – в 1979-м. Почему-то в "Космосе как предчувствие" они играют наоборот: Цыганов как бы много старше Миронова, прозванного "Коньком". Но выглядит тогда великовозрастный Конек, зачем-то повар из ресторана, зачем-то полуспившийся, зачем-то при этом балующийся боксом, только как имбецил. Он с первого взгляда влюбляется в спарринг-партнера, предлагает жить вместе, вьется за ним хвостом, плывет следом, дерется с дружинниками из ревности (без каких-либо гомоэротических намеков). Ах, жени, жени, вы явно неженаты и никогда не существовали в 1957 году, вроде бы засвеченном на пленке, когда любая мамаша, "вырастившая сыночка" в одиночку после войны, скорей удавилась бы, чем пустила в дом чужого мужика. Да и первый взгляд в портовом городе, где должно быть полно морячков – не повод для любви. Достаточно, что мамаше понравилась официантка (Ирина Пегова) – пусть с дитем, пусть неясно, от кого – и на ней придется жениться. Не воспользовался случаем – так ремнем тебя срочно по заднице или письмо в партком. Там разберутся.

Но имбецил преследует незнакомца, ни на что невзирая. Мамаша есть, невеста есть, физиономия Миронова под хороший сороковник тоже есть, а вот мы – невзирая. Незнакомец тем временем – просто Печорин. Никакого XIX века, никаких дневников, машуков и смертей поэта, но явился он откуда-то оттуда. Как бы не было всех тех зэков, которых Никита Сергеевич наплодил к 1957 году – сразу после того, как рискнул отпустить зэков 37-го, хотя на самом деле они были, и в достаточном количестве, достаточно просто залезть в интернет, без архивов КГБ. Но что Учителю – былое? Он вместе с Миндадзе занят думами, потому незнакомец смело остается человеком с Луны. Невзирая, что имбецил полностью погружен в мотивы, в быт и прозу. А он вот у нас – поэзия. Незнакомец Евгения Цыганова без видимых причин будет плавать в северном море, будет веско, но постоянно намекать на тяжелое прошлое, по причине чего и позволит себе соблазнить невесту Миронова. Но опять же зря вы думаете, что она поплывет вместе с ним. Дудки. Она – не поэтесса. Она вся из себя – положительная героиня (черная безработная мать-одиночка). Поэтому где-то на предпоследней жестянке засвеченной пленки она побежит за вагоном, на котором имбецил уезжает в Москву с молодой женой.

Нет, вы угадайте, кто же его жена. А жена – родная сестра положительной героини (Елена Лядова). Только это вам вовсе не "Женщина в белом" Уилки Коллинза. Лядова отнюдь не в белом. Она прочит новоявленному мужу карьеру по части котлет, и то единственное, в чем он сопротивляется, это – где мухи, а где котлеты. В том вагоне, в котором они – "в Москву, в Москву" со всеми своими мухами, Миронов знакомится с юным летчиком. К несчастью, того звали Юрой. Это действительно несчастье, поскольку на Юрия Гагарина, спустя пару секунд появляющегося в "хроникальных кадрах", чтобы зафиксировать, что весь советский народ в период 1957-61 годов предчувствовал завоевание космоса, даже женясь на сестрице своей возлюбленной, когда та оказалась б..., актер-эпизодник похож весьма отдаленно. Так же, как б... похожа на возлюбленную. А на Юру все свалится. Вся предыдущая катавасия секса, инфантильности, нацеленной на секс, и нацеленности сексуальной инфантильности хоть на что-то, кроме имбецилов. Ну, лазил Гагарин к дамам по высоким балконам. Причем тут космос? Это действительно конец? А как же вопросы к маме, к боксу, к сексоту, которые делись непонятно куда? К мотивам отплытия незнакомца вслед за кораблем, идущим на Запад , что вообще-то самоубийственно, но не то что на Печорина – на Мартина Идена не потянет (потому что он – законченная сволочь, этот диссидентствующий незнакомец)? Все вопросы остаются неотвеченными, как фабула – несложившейся, не говоря уже о сюжете, идее или сверхидее. Станиславские, блин, развелись. С аристотелями. Зачем?

В самом деле, зачем отвечать, если вам гран-при гарантирован задолго до запуска жестянок? Вы хотели ведь однозначности, только коричневатого толка. Национал-социалистическая доктрина требует не объяснений, а веры. Веры, во-первых, не только в войну, которая уже достала как последний оплот романтизма для нашего народа. Во-вторых, в наивность и бодрость как последний всплеск "тайны русской души", случившийся, видно, в эпоху Юрия Гагарина. В-третьих, в отторжение русским народом любого, кто не приплыл. Отщепенцев мы не любим. Вы однозначно, как слепых котят, хотели топить отщепенцев, полагающих, что любая доктрина, требующая слепой веры, зиждется только на комплексе неполноценности. Видящих в "Космосе как предчувствии" механизм гиперкомпенсации Алексея Учителя и детско-дамский комплекс Александра Миндадзе. Только как же вы будете нас топить, если сами давно на дне? Ну, а какими же трупами (пусть ходячими, пусть стоячими на сцене "Пушкинского") надо быть, чтобы полагать, в свою очередь, будто в последний раз бодрость, наивность и "неприплытие" случились у нас в массовом порядке аж в период 1957-61 годов? Будто после ничего не было, ни жизни, ни людей, ни единого человечка, живущего просто, в родстве со всем, что есть, встречаясь с будущим в быту и предчувствуя даже второе нашествие марсиан? Это что же предчувствуете вы, учителя, миндадзе, мироновы, юных цыгановых с собою тянущие, чтобы коричневатый социалистический душок стал чем-то вроде колес? Сходи в аптеку, повар.

На ММКФ были классные фильмы даже в конкурсе – "Чамскраббер" (Chumscrubber, The) (2005), "Балканкан" (Bal-Can-Can) (2005) – но всех их без хлеба съела церемония закрытия. На ней давним врагам захотелось напиться вместе – от стыда, от тоски, от невозможности ни на миг не предчувствовать космоса – и они это сделали. Единственное потом – не забыли отметить приличную организацию фестиваля, отличную деятельность пресс-центра, слаженную работу почти всех фестивальных служб и срочную необходимость сменить службу охраны (кроме охраны "Пушкинского", за долгие годы сотрудничества внявшей, как не доставать людей).