GAGARIN

"Русский журнал"
19.08.2005
Игорь Манцов

Русский язык – язык последних вопросов, и вот уже по случаю каждой дежурной премьеры все-все-все интересуются "Хорошее ли кино, а?". Спрашивайте об этом Никиту Михалкова, вот кого-то такого! Есть еще аутентичные кинокритики, спрашивайте у них тоже. На единственной в моей жизни фестивальной тусовке, где-то в середине 90-х, гранд-дама отечественного кинопроцесса представляла меня коллеге в следующих выражениях: "...Обратите внимание – Манцов. Вообще-то он человек не светский..." В смысле, его и сейчас нигде нет, не будет и впоследствии. В смысле, так спокойнее. В смысле, мы постараемся. А в общем и целом она меня, конечно, любила. Как и многие. Как и все.

Дело было на веселом фуршете, я моментально протрезвел и совсем по-детски расстроился. "Это, – хрипел, – в каком же смысле? Где постановили? Вообще говоря, мне тут нравится, очень даже хорошо живете!" А в ответ ничего, а в ответ тишина. Проехали, в смысле наполнили бокалы. В смысле перегруппировались. Я тоже наполнил, слился в экстазе, то-бишь в угаре, с очередной фестивальной компанией, догадался, что уже начали и бортовать, и дистанцировать. Великодушно отказался от борьбы: было бы с кем, было бы ради чего. Свобода дороже, разве нет?

То-есть, я хочу сказать, некоторые люди находятся совсем рядом с фильмами, близко. Фильм – это такое тело власти, фильм дорого стоит. То-есть в самом буквальном финансовом смысле, а не в смысле сладких творческих мук. Те, кто рядышком, как раз и видят фильм, и судят о фильме. Их фильм – это рулоны пленки, финансовые откаты, презентации с фестивалями; яростная подковерная борьба за статус, за будущие постановки с новыми откатами; наконец, неудовлетворительные интервью с ними самими, с творцами: их, страшно сказать, мысли. Я же не близко, не рядом; человек предпоследних вопросов – таких, которые не приходят в головы зрителям с соседнего ряда. Странно, что не приходят. Оцените, насколько про фильм неинтересно, перестаньте говорить о пустяках, спрашивать ерунду. Прикормленное придворное киноведение больше не актуально.

"Космос как предчувствие" – победитель недавнего Московского фестиваля. Президент фестиваля Михалков, председатель жюри Черных и постановщик Учитель полагают, что кино хорошее, от-тличное, образцово-показательный шедевр. Даже не подумаю оспаривать: мне все равно. То-есть, когда они, кто-нибудь из них – впаривает нам туфту про искусство и творческий поиск, про духовность и про полет, мы обязаны, сохраняя невозмутимость, ломать стратегию разговора: дескать, высокое искусство – ваша привилегия, а наша сфера – низкая повседневность, то, что ниже плинтуса. И когда гордые, довольные собой, они отправятся праздновать очередное творческое свершение, мы в свободной манере посплетничаем. Наше преимущество перед ними – внеположность, неподотчетность диктатуре больших бюджетов и последних вопросов, не правда ли?

Драматург Александр Миндадзе умеет делать коллективное тело, умеет зашифровать тремя-четырьмя персонажами огромное советское (и постсоветское!) общество. Как это, какими средствами? Вызывающе формальными. Он отказывает своим персонажам в цельности характеров, в самостийности и независимости. Он методично соотносит фигурантов действия друг с другом, нарушая наши зрительские ожидания, то и дело передоверяя качества одного – другому, третьему или четвертому. Едва мы разберемся, кто есть кто, едва заклеймим фигурантов определенностью, как последуют очередной сброс компромата с перекодировкой. Миндадзе лучше всех схватывает эту вот советскую роевую жизнь, эту чудовищную взаимозависимость всех и каждого от всех и каждого; невозможность цельной личности и самодеятельного поступка. В "Космосе..." то же, что и всегда, – коллективный протагонист. Три мальчишки, две девчонки, будто бы 1957-й, а на самом деле – сегодня.

Во-первых, монтажник-высотник Герман: по натуре западник, диссидент. Модный транзистор, культура тела, избыточное для наших мурманских широт сексуальное мастерство, жесткий прагматизм. Мечтает убежать за кордон. Не колеблясь, использует в своих целях доверчивых женщин, цинично наступает на чужое счастье. Во-вторых, Виктор Коньков, по-простому Конек. Этот – лояльный, непродвинутый, что называется, совочек. Полная противоположность первому. Органы используют беззлобного доверчивого Конька в качестве осведомителя, однако Конек и сам тянется за продвинутым Германом. Специалист по котлеткам, повар Конек донельзя заинтригован, в сущности, соблазнен. В-третьих, молодой летчик Юрий Гагарин. Этот будто бы известен лучше первых двух. Будто бы.

И Конек, и Герман занимаются боксом. С благословения органов тренер подсылает Конька к Герману, дескать, сразись, познакомься, прощупай в ближнем бою. Но Герман невеликодушно сбивает Конька с ног. "Он целую неделю под новичка работал, а ты его раскусил!" – то ли глумится, а то ли сочувствует тренер. "Это я почувствовал!" – досадует Конек и тут же бросается договариваться о новом сближении. – "Давай еще разок! Я тебя размаскирую!!" То есть тут традиционная миндадзевская фантазия на тему "прозрачность-непрозрачность". Кто они, эти люди? Как они ловко замаскировались: не Россия, не Запад, не Восток, но Совок! Что это, где это? Географическое, историческое, ментальное?

Необходимое отступление. Американский киновед Джон Кавелти остроумно заметил: "Жестокость в американских фильмах является эрзацем той формулы, согласно которой мощное государство имеет возможность навязать свою волю силой, но не делает этого из-за своей порядочности". Так вот, Миндадзе элиминирует жестокость с насилием: "стр-рашное", руганое-переруганное советское государство у него вроде бы есть, но насилия нет как нет; все – и назначенные палачи, и потенциальные жертвы – типа договариваются. Вроде пчелок. Вот мы с вами думаем: пчелки бессмысленно жужжат, а ведь это же пчелки договариваются! То-есть, на фоне американских картин с самостийными персонажами, с поступками, воздаянием, кровью и болью – это очень впечатляет, даже травмирует. Оказывается, здешнее государство – оно и не "стр-рашное", и не "непорядочное". Я писал недавно, что идея внешнего воздействия, идея злоумышления, эксперимента – художественно непродуктивна, фальшива. Стратегия Миндадзе иная: советский мир – это попросту мир без этических координат. Мир без личностных границ, без персональной ответственности. Какая этика в улье? А в муравейнике? "Манцов – не светский персонаж" – это же не со зла, не от жадности. Так обязана говорить про случайно прорвавшуюся рабочую пчелу ихняя пчелиная королева. Иначе какая же она королева? Ее же, так сказать, забаллотируют, свергнут. Тут не свободный выбор, а непременный пчелиный танец, инстинкт. Я-то с инстинктами не спорю, малодушно им подчиняюсь. Зато вся остальная Россия – это же натурально страна жертвенной любви, не спорьте, не кощунствуйте. Во имя идеи любви, во имя последних вопросов тут регулярно зажигаются жертвенные костры. У нас очень красивые идеи, лично я не могу противопоставить этим ослепительным идеям ничего. "Манцов – не светский" – ведь это в русле великой литературной традиции, в духе онегино-печорино-обломово-безуховых! В сущности, должен прельститься. Вместо этого потихонечку ругается. Совсем мало читает, отвлеченным идеям предпочитает гранатовый сок.

Сценарист Миндадзе культивирует идеологию повторения, коллекционирует совпадения. Мы думали, у продвинутого Германа иная экзистенциальная задача, нежели у простоватого Конька, оказалось – нет, ровно та же самая. Во второй половине сюжета Миндадзе рифмует их и в хвост и в гриву. Верно, один мечтал об обществе потребления, умело носил усы с кожаной курткой и в две-три минуты, то-бишь в продолжение медленного танца, укладывал любую женщину в постель. Но зато, несмотря на титанические усилия, не сумел выучить актуальный английский. И напротив, приверженец советского убожества Конек – полиглот. Ему нравится, ему удается экзотическая зарубежная речь.

Или: поначалу мы думали, что Конек трусоватый предатель, а Герман – супермен. Оказалось, когда-то Герман предавал в режиме похожих мизансцен. Мы полагали, Герман – непревзойденная умница, но вот одна из сестричек, наконец добившаяся Конька Римка, восторженно лепечет: "Да, Виктор, да! Ты самый умный в городе. Может быть, даже в области!" Кстати, смешно, но Алексей Учитель, режиссер, не слышит. Серьезный товарищ.

Оба, и прагматик, и идеалист, с такой яростью взыскуют трансцендентного, что становится не по себе. Даже, извините, тиская подругу, Конек ищет в небесах пресловутый sputnik. А подруга не интереснее? Не интереснее. Подумаешь, подруга. Кстати, завоевавшая Конька Римка навряд ли лучше, чем он сам: "Твой час, Виктор! Ты знаешь, кто ты будешь? Ты в Бразилии будешь послом. Вот чем все кончится, Виктор!" – "Да что все?" – "Котлеты твои!" Заветная советская мечта: сытая старость в Бразилии. Где в лесах много-много диких обезьян. Привет от товарища Бендера. Определенно последние времена.

Так и есть, в финале их апокалиптические ожидания реализуются, и прямо в поезде Коньку является добродушный языческий божок, так называемый gagarin. Вечно развязанный шнурок. Совершенно бессмысленный полет, тысячекратно умноживший беспрецедентную советскую спесь. Недавно гиперуспешный продюсер Сергей Сельянов заявил, что gagarin – это высшая точка духовной истории страны и что откуда-то снизу в эту точку тянется трепетная нить от Пушкина с Достоевским. Ну-ну. Вот так ненавязчиво они приумножают свою символическую власть. Что называется, бог в помощь.

Именно, истинный бог наших послевоенных поколений – gagarin. Бог неосмысленной и бесперспективной догоняющей модернизации. С его именем на устах они заморочили, они погубили страну и новых людей. Финальная хроника впечатляет. Страшновая гримаска (а где, когда вы видели пресловутую "обаятельную улыбку"? это же миф!), нелепые движения рук: gagarin. Стоит дождаться финала. Чтобы ужаснуться. Чтобы прозреть.

Только вдумайтесь: наших подводников на Камчатке спасали никогда не летавшие в космос англичане. Тем временем спесивые наследники космического триумфа успешно переломали оборудование, талантливо изувечили состоящий на вооружении красной армии спасательный аппарат. Чего в таком случае стоит 12 апреля, зачем оно? А чтобы от гордости колбасило всю страну! Сценарием Миндадзе подобные последствия спрогнозированы. Но Алексей Учитель так далеко не идет. Ведь gagarin годится на роль бренда или тренда. Успешно продается. На внутренних фестивалях отрывают с руками: снова востребован оголтелый патриотизм.

Роковая ошибка Алексея Учителя: он игнорирует вечное возвращение, предписанное сюжету сценаристом; отменяет топтание на месте – всю эту мифологию повторений; отказывается делать конвульсии невменяемого коллективного тела. Учитель возгоняет (опускает) отличную историю до стадии глянцевого изящества. Он гонит историю со страшной скоростью, он умещает сюжет менее чем в полтора часа, он будто бы остроумно игнорирует повествовательные клише, ограничиваясь намеками, знаками, маркерами. Положим, принято расширять внутрикадровое пространство за счет использования "восьмерок", разного рода "случайных взглядов", за счет "необязательных", внефабульных деталей, достраивающих атмосферу. Будто бы стремясь сохранить упругую ясность драматургии, Учитель берет на вооружение принцип экономии: один план лица там, где в подобных случаях принята традиционная "восьмерка"; неожиданный обрыв эпизода там, где полагается избыточный "хвостик". Короче, эдакий последовательный Анти-антониони. Типа эстетика!

Славная проговорка. Воспевая, наперекор сценаристу, своего поколенческого бога, культивируя специфически совковый концепт gagarin, режиссер подставляется, дезавуирует ту самую глянцевую эстетику, насаждая которую они надеются создать иллюзию доминирования в стране западных ценностей. Надеются в очередной раз обмануть.

Gagarin – не бог, sputnik – не ангел. Наша недавняя история будет переписана в самом неожиданном направлении. Вот-вот.