Как и положено в кино, все закончилось хеппи-эндом. Алексей Учитель взял реванш за позапрошлогоднюю неудачу "Прогулки" на ММКФ. Принимая из рук председателя жюри Валентина Черных главный приз Московского международного кинофестиваля за "Космос как предчувствие", режиссер выразил радость, что опять победили "свои".

Это действительно так. ММКФ реанимирует советскую традицию любой ценой наградить именно своих. Речь не идет о картине Дмитрия Месхиева, на которую намекал Учитель в тронной речи. Победа Месхиева в прошлом году была безусловной. Победа Учителя условна настолько, что в принципе ставит под сомнение значимость московских призов. Утверждать невозможно, но упорно муссируется слух, что победа Учителя была запланирована несколько месяцев назад. Главный российский фильм года – а именно таким теперь следует считать "Космос..." – оставляет странное впечатление. Как будто сказали что-то значительное, а ты в недоумении: что, собственно, сказали?

Историю о том, как в конце 1950-х годов в маленьком северном портовом городке на границе с Норвегией появился молодой человек по имени Герман с повадками провинциального супермена – то ли бывший зэк, то ли засекреченный агент КГБ, то ли диссидент, то ли псих; о том, как он зимой плавал в море, лучше всех боксировал, как магнит, притягивал женщин, слушал по транзистору иностранные голоса, мечтал переплыть море, чтобы убежать из Советского Союза, и рассказывал повару из местного ресторанчика о полетах на Луну, сочинил Александр Миндадзе. У Учителя есть свойство – превращать сценарии в парад стилистических идей. Может быть, поэтому "Космос..." распадается на две половинки. В первой – повествовательной – слышен голос Учителя. Во второй – притчевой – главным становится Миндадзе.

Ничего странного в этом нет. Драматургия Миндадзе всегда обладала свойством подчинять себе режиссуру. Учитель впервые работает с большим сценаристом. Присутствие Миндадзе избавляет его от манерности и компанейства, которое в известной степени делало его фильмы домашними инсценировками. Но Учитель пытается проверить притчевость Миндадзе прозой. В этой подробной прозе, казалось бы, есть все: тонущие в дымке улицы с обшарпанными домишками и унылым портом, расписной зальчик местного ресторана, где звучат томные шлягеры 1950-х, платья в цветочек, кожаные куртки, летные шлемы, рабочая столовка, чай в алюминиевом подстаканнике... Нет только космоса. И предчувствия нет. В этом все и дело.

Поступки и характеры героев Александра Миндадзе не поддаются логике обыденной жизни. Это логика притчи с ее символичностью и отрешенной условностью. Глупо было бы спрашивать, к примеру, почему Герман соблазняет невесту друга? Он что, негодяй? Законы обычных взаимоотношений тут не действуют. Учитель, напротив, пытается выстроить сюжетные коллизии именно по этим законам. Певец салонных драм, он не хочет – или не умеет – заметить неровный пульс прозы Миндадзе, странность интонации, исключенность героев из обыденности. Откорректировав густой, тяжелый, не всегда понятный с первого раза язык Миндадзе, приведя его к общему знаменателю, он опускает историю на землю.

В этой истории предчувствие космоса как первого глотка свободы, как большой иллюзии вроде надежды Германа догнать в открытом море норвежский корабль, превращается в кухонные разговоры провинциального поваренка. Для него космос начнется и закончится мимолетной встречей с летчиком Юрой, который и летать-то еще как следует не умеет. Дальше опять будет проза.

То же самое случилось с Алексеем Учителем. Для него космос начался и закончился драматургией Миндадзе, которую он не смог удержать в состоянии полета. Предчувствие космоса в его фильме – увы! – равно предчувствию обмана.