Михаил Швейцер, забыв, должно быть, на время свое многолетнее пристрастие к экранизации отечественной классики, выступил с репликой на злобу дня. Реплика длится два часа, а "злоба" изобилует как вполне культурными реминисценциями, выдающими постановщика "Мертвых душ" и "Золотого теленка", так и более чем прозрачными намеками, заставляющими вспомнить уже "классику" рангом пониже. Например, нашумевший в начале 70-х роман Вс. Кочетова "Чего же ты хочешь?", иные страницы которого в точности до наоборот воспроизводит картина Швейцера по сценарию вчерашнего диссидента Евгения Козловского. С теми же реально существующими знаменитостями (правда, постаревшими на двадцать лет), с теми же совсем не завуалированными обвинениями в их адрес по части стука (правда, не в ЦРУ, а в КГБ), с той же окончательной и бесповоротной моралью, хотя и с разными к этой морали предпосылками.

Стучат в фильме все – и нынешние депутаты, праведно сотрясающие трибуны, и вчерашние нелегалы, уютно борющиеся с тототалитаризмом своих лондонских редакций, и журналисты-прогрессисты, и славянофильствующие живописцы, и профессора. Все, кроме откровенного жулья в лице героя Александра Калягина (внебрачного сына, должно быть, Чичикова и Бен-дера одновременно), который решил пустить в недвусмысленный оборот брошенный на попечение чекиста-пенсионера (Николай Пастухов) архив с доносами. Такая честь жулью, разумеется, не от авторской доброты и сердечности, а от простого логического расчета, что, коли жуликами-теневиками в брежневское время занимался ОБХСС, значит, КГБ в этом случае отдыхал. Так что ничего, кажется, другого не остается, как вооружить явно попадающий в сегодняшние диссиденты фильм гениальным ленинским предвидением (хотя бы в качестве эпиграфа), что интеллигенция – это не мозг нации, а ее самое натуральное говно.

С этой моралью трудно спорить. Хотя бы уже потому, что за годы, отпущенные на перестройку, наша художественная номенклатура прошла простой и естественный путь – от балетного самолюбования в "Покаянии" до фельетонного самоотрицания в "Карасях", в которых, впрочем, не мудрствуя лукаво, сценарист с режиссером все-таки перемудрили – и по части сюжетных хитросплетений, и по части надсюжетных аллегорий. Стоило ли, скажем, пугать зрителей мотивами кровосмесительной связи и детоубийства – разумеется, нечаянных, если до античной трагедии фельетону все равно не дано подняться (пускай все пути при этом ведут в КГБ)? Стоило ли так назидательно перекладывать современную часть фильма искусной стилизацией под любительскую кинопленку, на которой запечатлен бард, и голосом, и обликом, и манерами напоминающий Галича, если нет у картины никаких гарантий, что и он бы сегодня не угодил в стукачи – даром, что ли, спрашивает полу-Чичиков, полу-Бендер у отставного чекиста про досье Андрея Дмитриевича да Бориса Николаевича?

В каждой шутке есть, как известно, доля шутки. И, глядя "Карасей", поражаешься тому, с какой точностью и проникновением, не впадая в обличительный раж, сказал еще в 70-е годы о духовной обреченности диссидентства Юрий Трифонов в романе о народовольцах "Нетерпение". Нетерпение сегодня движет теми, кто, подписывая коллективные письма, добивается у власти открытия всех без исключения архивов. Но нетерпением проникнуты и другие – кто, загодя поставив знак равенства между "чистыми" и "нечистыми", со злорадством словно бы поджидает тех, первых, на выходе, чтобы взглянуть в их перекошенные от потрясения лица. А стоит ли? Так ли уж все это интересно? Может быть, правы как раз те самые молодые люди в картине, которые, плюя на "предков", то и дело сливаются в любовном, пускай и кровосмесительном, экстазе?

Нетерпение нашей интеллигенции, профессионально впавшей в сведение счетов, – прямое продолжение ее тоталитарного прошлого. Сегодня, приблизившись к власти, интеллигенция стала, как никогда, тоталитарной – в симпатиях и антипатиях, в верности лицемерной групповой дисциплине и в сладострастно-мстительном отношении к своим отщепенцам, которые, в свою очередь, платят ей тем же – так же мстительно и сладострастно, не в силах, видимо, отклонившись от целого, преодолеть свою недостаточность.

Чего же ты, кочет? Чего же ты, карась?