МОНРЕАЛЬ-1996

web.mit.edu
09.1996
Феликс Крайзель

...

"Ревизор"


Эта картина, несмотря на тот факт, что все главные роли играли звезды русского кино, является грубым опошление меткой общественной сатиры, которую Николай Гоголь написал полтора века тому назад. Режиссер фильма, Газаров, отказывается обращаться к разуму зрителей и превращает каждую сцену в легковесный фарс.

К сценарию Гоголя Газаров добавил большое число фарсовых сцен и мазков. Роли Бобчинского и Добчинского объединены в одном лице: этот Бобчинский-Добчинский играет сумасшедшего с раздвоением личности. Там, где Гоголь высмеивал похожесть мелких помещиков, отсутствие у них индивидуальной личности, Газаров решил просто посмеяться над больным лунатиком.

Во всей картине много падают, толкаются, сшибаются лбами, в частности, в сцене первой встречи городничего (Михалков) и Хлестакова (Миронов). Добавлена смешная сцена в больнице, в которой Хлестаков стреляет уток прямо из окна, и эти утки, а в конце и огромная рыба, падают затем прямо ему в руки. Сцена в доме городничего, когда вся верхушка города встречают Хлестакова, превращена в сценку из водевиля: жена городничего искусно свистит, дочь играет на арфе, Хлестаков декламирует стихи, поет и танцует, все присутствующие падают, прыгают и хлопают в ладоши.

Разговор между Хлестаковым и попечителем богоугодных заведений Земляникой о том, что больные "все, как мухи, выздоравливают" расширен и подчеркнут жестикуляцией Хлестакова, городничего и Земляники. Тогда как Гоголь пытался показать равнодушие царских чиновников к публике, Газаров этой точки зрения даже не видит. Обычная публика ему и на самом деле кажется мухами, "тратить дорогие лекарства на них не надобно. Кому суждено умереть, умрет и так". Но, с другой стороны, последняя сцена фильма изменена в том направлении, чтобы вызвать у зрителя сочувствие к городничему, описать его как пострадавшую жертву.

После показа фильма дирекция фестиваля организовала пресс-конференцию с участием Газарова, Михалкова и Миронова. Первый вопрос, вполне естественно, был об отсутствии социальной сатиры в картине, хотя журналистка подобострастно задала его в форме, намеренной воздать комплимент режиссеру. Она, по ее словам, нашла какую-то параллель (нам, простым смертным, невидимую) между царскими чиновниками в картине и советским или постсоветским режимом. В ответ Газаров закусил удила и резко возразил: "Принципиально, ничего политического и социального здесь нет; это комедия, и я вынул всю политичность". Аудитория пресс-конференции была поражена этим категорическим ответом, особенно если учесть, что обычно режиссеры и артисты пытаются сделать совсем наоборот, и находят подспудные значения даже там, где их нет и в помине. У меня сложилось впечатление, что Газаров и Михалков защищаются от обвинения в присутствии у них общественного духа. Ясно, что вопросы о чиновничьем разврате, коррупции и воровстве государственного имущества имеют в современной России яркую злободневность, а Михалков и Газаров выполняют социальный заказ в том направлении, что следует отвлечь зрителей от подобных мыслей.

Михалков обширно распространялся на тему того, что искусство является обманом. Он заявил, что "они (режиссер и актеры) должны вместе обманывать зрителя". В современном обществе мысль, что Искусство является Правдой, давно уже стала избитым и ничего не значащим трюизмом. Но Михалков и Газаров объяснили нам, что это не так, что картина должна вводить зрителя в заблуждение, показывать миражи, иллюзии, вводить в него интеллектуальный наркоз. Такая циничная мысль должна бы вызвать в публике негодование и возмущение, но монреальская аудитория журналистов и киноманов включала в себя достаточно поклонников знаменитостей и ослоподобных обывателей, так что взрыва не последовало.

Михалков искусно играл на этом настроении некритичного поклонения и приятия статуса-кво. Когда один критик спросил Михалкова о его собственной некрасивой роли во время парламентских выборов в России (Михалков поддерживал "партию власти"), он отказался отвечать на вопрос. Далее Михалков заявил, что так как постановка "Ревизора" требует лишних расходов на костюмы, то эта картина потребовала особого гражданского мужества: "Нужно большое мужество, чтобы браться за костюмную картину". Ни один из журналистов на заметил, что такое "мужество" весьма повседневно, что большинство русских картин на этом фестивале повествуют о более или менее далеком прошлом ("Барышня-крестьянка", "Возвращение броненосца", "Дорога к концу света" и другие). Мне, в моей простоте душевной, всегда казалось, что в несвободной стране трусливые писатель и постановщик (например, А. Толстой и С. Эйзенштейн) прятались от всемогущего цензора в глубине веков. Но вот благодаря Газарову и Михалкову мы узнаем, что описывая далекое и приукрашенное прошлое вместо некрасивого сегодня, они мужественно совершают гражданский подвиг.

Во время этого и других выступлений мне казалось, что и критиков, и режиссеров, и знаменитых актеров объединяет одна цель: отвлечь зрителей от обсуждения современных проблем российского общества, оставить вне поля зрения повальное уничтожение массовой культуры, которое происходит во всем бывшем Советском Союзе, снять с нынешнего режима ответственность за эту катастрофу.

Шестьдесят лет тому назад Лев Троцкий заметил, что культурные попытки тоталитарной сталинистской бюрократии "в конце концов и сводятся для нее к тому, чтоб искусство усвоило себе ее интересы и нашло для них такие формы, которые сделали бы бюрократию привлекательной для народных масс". Вместе с Троцким, мы говорим:

"Тщетно! Никакое искусство не разрешит этой задачи. Никакие трюки режиссера и актеров не могут сделать Хлестакова привлекательным в глазах русского народа". ...