ИЗ ГОСТЕВОЙ КНИГИ "ЛГ"
Памперс и князь Мышкин
По поводу фильма "Идиот". Фильм отличный, а телеканал "Россия", который его показывает, действительно идиот. Ну как можно такой фильм перебивать рекламой? А потом они же будут устраивать дискуссии вроде: "Как же так получилось, что для наших детей что сникерс, что памперс, что князь Мышкин с Рогожиным – одно? И почему у нас вдруг дети идиоты?" Так сами же это делаете, господа! Претензии, конечно, не к вам и даже не к телеканалу, а вообще...

ИГОРЬ МАРКОВ
Лики "Идиота"
В Санкт-Петербургском Литературно-мемориальном музее Ф.М. Достоевского проходит программа "Физиология Петербурга". В ее рамках открыто несколько выставок, посвященных Северной столице. В организации проекта приняли участие Музей истории Петербурга, Российская национальная библиотека, Литературный музей (Пушкинский Дом), Театральная библиотека. Среди выставок – "Трактир Столичный город", а также "Играем "Идиота". Последняя посвящена известным актерам, которые когда-либо исполняли роли героев знаменитого романа. Представлены портреты Миронова, Машкова, Чуриковой, Басилашвили и многих других актеров, снявшихся в сериале Владимира Бортко. Выставки можно посетить до конца июня.

20 января 1872 года Достоевский писал В.Д. Оболенской, выразившей желание переделать роман "Преступление и наказание" для театра:

"Благодарю Вас очень за внимание к моему роману: я всегда сумею оценить искренний отзыв, как Ваш, и Ваши похвалы мне весьма лестны. Для таких-то отзывов и живешь и пишешь, тогда как в нашем литературном мирке все, напротив, так условно, так двусмысленно и со складкой, а стало быть, все так скучно и официально, особенно похвалы и лестные отзывы. Насчет же Вашего намерения извлечь из моего романа драму, то, конечно, я вполне согласен, да и за правило взял никогда таким попыткам не мешать; но не могу не заметить Вам, что почти всегда подобные попытки не удавались, по крайней мере вполне.

Есть какая-то тайна искусства, по которой эпическая форма никогда не найдет себе соответствия в драматической. Я даже верю, что для разных форм искусства существуют и соответственные им ряды поэтических мыслей, так что одна мысль не может никогда быть выражена в другой, не соответствующей ей форме.

Другое дело, если Вы как можно более переделаете и измените роман, сохранив от него лишь один какой-нибудь эпизод, для переработки в драму, или, взяв первоначальную мысль, совершенно измените сюжет?.. И, однако же, отнюдь прошу не принимать моих слов за отсоветование. Повторяю, я совершенно сочувствую Вашему намерению, а Ваше желание непременно довести дело до конца мне чрезвычайно лестно..." (29, кн. 1, 225).

Своим ответом Оболенской Достоевский как бы дает carte blanche всем будущим постановщикам, каких бы принципов, каких бы теорий в искусстве они ни придерживались, но предупреждает, что, с его точки зрения, успех предприятия очень сомнителен, особенно если сценарист и режиссер пойдут по пути столь любезной нашему сердцу экранизации. Он-то как раз, вопреки всем "защитникам классики" от "вредных интерпретаторов", призывает как можно более изменить форму произведения именно для того, чтобы сохранить и донести до зрителя иными средствами, средствами именно данного вида искусства, первоначальную и основную мысль своего романа. Не могу не отметить, что самые большие, решительные удачи среди многочисленных постановок произведений Достоевского за последние годы выпали на долю мультипликации ("Сон смешного человека", Александр Петров) и балета ("Братья Карамазовы", Борис Эйфман). Здесь постановщики, в силу максимальной удаленности языка своего искусства от языка первоначального произведения, неизбежно должны были следовать совету Достоевского и, постаравшись всеми силами проникнуть в его "первоначальную мысль", выражали ее совсем иными средствами.

Почему же неудовлетворительна экранизация при постановке произведений Достоевского? По очень простой причине: фильм не то, что роман. У Достоевского нет проходных деталей, у него тем более нет проходных реплик, "первоначальная мысль" его произведения может быть усвоена и постигнута читателем в ее полноте и правильности только при учете всех средств, которыми она была выражена. Сам автор считал, что такое полное и правильное понимание, при внимании к средствам выражения мысли художником, безусловно возможно: "Художественность, например, хоть бы в романисте, есть способность до того ясно выразить в лицах и образах романа свою мысль, что читатель, прочтя роман, совершенно так же понимает мысль писателя, как сам писатель понимал ее, создавая свое произведение" (18, 80)1. Но в экранизации, где, естественно, невозможно воспроизвести весь текст целиком, делается и подается зрителю его "нарезка", искажающая смысл в наибольшей мере: сокращение текста, а тем более добавление или замена отдельных слов, более радикально уводят нас от мысли автора, чем любая интерпретация; маленькое словечко "да", которым князь Мышкин в экранизации романа "Идиот", о коей, собственно, и идет речь в настоящей статье, отвечает на вопрос Ипполита о том, говорил ли он, что "мир спасет красота", совершенно изменяет эпизод романа, где герой молчит в ответ на предлагаемые ему Ипполитом вопросы. При этом у зрителя создается иллюзия (да, полагаю, и у самого режиссера тоже) максимально бережного обращения с произведением классики.

В силу подобных сокращений, не возмещаемых иными средствами, совершенно пропал смысл, вносимый в роман фигурой Ипполита и его очень длинным, философски и мистически насыщенным вставным текстом "Мое необходимое объяснение". Юноша, едва вышедший из подросткового возраста, Ипполит обречен своей болезнью на скорую смерть, и он страшно боится умирать – но еще более, чем смерти, он боится того одиночества среди людей, на которое обрекает его "смертный приговор". Всеми своими действиями – и чтением "Моего необходимого объяснения", и вопросом князю: "Как мне лучше всего умереть?" – он взывает к помощи окружающих его людей, умоляя не оставлять его наедине с неотвратимым. Но от него все отступаются – и князь, который, все понимая, ответит: "Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье", и слушатели его исповеди, ощущающие лишь раздражение от того, что их пытаются "втянуть" в процесс чужого умирания. Справедливости ради надо отметить, что игра актера необыкновенно живо дает почувствовать зрителю тяжесть общения с чахоточным больным. При этом в скандальной кинопостановке "Даун Хауз" (плохой фильм с отдельными блестящими находками сценариста Ивана Охлобыстина, который, безусловно, хорошо читал роман "Идиот" и понял его "первоначальную мысль") вся линия Ипполита гениально пересказана Рогожиным (Охлобыстиным) в байке, занимающей несколько минут экранного времени.

В новой экранизации "Идиота" набирается очень много режиссерских искажений текста, в то же время Владимир Бортко практически всегда отказывается от интерпретации романа Достоевского – то-есть, от собственно режиссерской работы. Там, где он (очень робко) на интерпретацию решается, выходит хорошо: так, рассказ Тоцкого дается на фоне кадров-воспоминаний Настасьи Филипповны, рисующих ее "спасение" и последующее совращение пожилым "джентльменом". Это абсолютно точно передает мысль Достоевского. Но когда "необыкновенный жемчуг", подаренный генералом Епанчиным Настасье Филипповне в романе, заменяется безликим "украшением" (так, к слову, не говорили никогда в XIX веке: украшение называли или по виду камней: "жемчуг", "бриллианты", или по виду украшения: "подвески", "колье"; возможно было и сочетание двух именований), которое она к тому же надевает на вечер, мысль Достоевского исчезает и искажается. Жемчуг – символ чистоты и непорочности – генерал дарит женщине, которую собирается после ее свадьбы купить в любовницы у ее законного мужа; понимая цели генерала, Настасья Филипповна не может надеть на себя подаренных драгоценностей, потому что она тем самым приняла бы ухаживания генерала и поощрила его намерения. В тексте романа генерал сразу обескуражен и обижен тем невниманием, с которым встречен его подарок. Кстати, Сергей Женовач в своей постановке романа "Идиот" в Театре на Малой Бронной использует перебирание героиней жемчуга в продолжение рассказа генерала о своем поступке со старушкой-хозяйкой в том же значении, в каком использует кадры-воспоминания в процессе рассказа Тоцкого Владимир Бортко.

Особого разговора заслуживают регулярные переводы режиссером того, что в романе передается лишь в рассказе героев или повествователя, в актуальные сцены. Например, сцена избиения Настасьи Филипповны до синяков существует лишь в пересказе ее Рогожиным Мышкину и неотделима, по замыслу автора, от восприятия последнего; именно на восприятие этой сцены Мышкиным и самим Рогожиным в процессе рассказа переносится авторский акцент (и это блестяще сыграно Мироновым и Машковым в сцене в рогожинском доме, так что становится совсем непонятно, зачем эту сцену потребовалось продублировать актуально, допустив в ней слова и выражения, принципиально отсутствующие в тексте Достоевского). При этом были выпущены или сокращены до потери смысла ключевые разговоры или монологические рассуждения героев о Пушкине, о Наполеоне, о Гольбейновом Христе, о средневековье, о смертной казни, об апокалипсисе, о "двойных мыслях", о русской и всемирной истории, исчезли характеристики припадков эпилепсии как "слияния с высшим синтезом жизни" и как проявления одержимости "демоном", опущены многочисленные "словесные картины" персонажей, и т.д. и т.п.

"Нарезка" текста, незначительные на первый взгляд смещения акцентов, игнорирование важных для Достоевского деталей (например, деталей костюма, а ведь Мышкин является у Достоевского в первой части в "апостольском" платье), утрата даже сохраненными деталями своего смыслового контекста, прямое искажение недвусмысленно выраженной авторской воли (например, когда в доме Рогожина, где находится только "Мертвый Христос" Ханса Гольбейна-Младшего, размещается, по произволению режиссера, домовая православная церковь) – все это удаляет экранизацию от истинного смысла романа Достоевского гораздо сильнее – и при этом гораздо незаметнее для зрителя, – чем самые радикальные интерпретации. Тема смертного приговора как участи любого живущего на земле, проблема выбора между прощением или оправданием грешника, проблема истинного места человека в мироздании, проблема нормы человека – и все это в свете вопроса о Воскресении Христа, о Его богочеловеческой или только человеческой природе – все эти (и многие другие) темы и проблемы, составляющие существо романа "Идиот", исчезли из предложенной нам его телевизионной версии.

Что же осталось? Блестящий актерский ансамбль, где практически каждый достоин похвалы и благодарности, так как сделал из своей роли максимум того, что возможно было в рамках предложенного режиссером. В парных сценах, оставленные наедине друг с другом и текстом Достоевского, актеры доходили иногда до полной аутентичности, до абсолютного попадания в самую сердцевину создаваемого образа с его глубинной философской проблематикой – не останавливаясь на его психологической поверхности.

Из предложенной нам версии исчезла и проблема князя как христоподобного героя. Заявленная в тексте романа многочисленными деталями, она декларативно обозначена в повторяющейся записи Достоевского в черновиках к роману: "Князь Христос". Между тем в фильме проблему эту можно было бы наметить очень ненавязчиво. Как театр – вешалкой, фильм начинается и заканчивается титрами. В предложенном нам варианте титров князь Мышкин-Миронов появляется первым, отделен от остальных персонажей фильма и дан более крупным по сравнению с ними шрифтом. Здесь присутствует идея противопоставленности героя миру, и противопоставленности именно в качестве лучшего человека, главного человека, образца человека. Но если бы расположить титры иначе, перечислив сначала всех-всех героев, до самого эпизодического лица, а может быть, и костюмеров и технических сотрудников, объединив в понятии мира персонажей романа и реальных людей, а потом совсем отдельно, внизу под списком, как являющегося в этот, уже готовый, сложившийся мир с тем, чтобы его спасти и понести на себе, – этот мир, забывший о честности и чести, о дружбе и милосердии, о прощении и покаянии, об ответственности и вине человека за всех и вся, и упасть под непосильной ношей, – так вот, если внизу под списком написать князя Мышкина, то даже в этом расположении (которое сродни картине Иванова "Явление Христа народу": Мышкин внизу будет соответствовать Христу на заднем плане картины, в то время как передний ее план – мир, призванный Предтечей к покаянию) будет заложен такой проблемный потенциал, который уже не допустит нас снимать и смотреть фильм по произведению Достоевского так, словно перед нами быто- и нравоописательный роман третьеразрядного литератора, а не один из великих романов "национального философа России", как назвал Достоевского А. Штейнберг.

Говорят, зрителям фильм понравился. Дай Бог. Может быть, кто-нибудь возьмет да и перечитает роман Достоевского.