После того как "ЛГ" опубликовала три материала о сериале Владимира Хотиненко "Достоевский", тема показалась исчерпанной. Но вот еще один отклик, неожиданный и в каком-то смысле провокационный. Кроме характерной системы аргументации интерес может вызвать и то, что автор является поэтом, а самое главное – преподавателем русской литературы. Мы ждем продолжения дискуссии о классиках и классике на экране ТВ. В первую очередь – от учительского корпуса.

В №22 "ЛГ" появился долгожданный отзыв о фильме Владимира Хотиненко "Достоевский".

Точнее, сразу два отзыва.

Подумалось, что, грубо говоря, один наверняка будет отрицательный, а другой – положительный (так на страницах "ЛГ" бывало не раз и так, думается, и должно быть). Но, к моему величайшему удивлению, оба оказались отрицательными: только первый (Л. Сараскиной) – "резкий, как "Нате! "", а второй (И. Волгина) – бархатный, как нынешние революции.

Странные все-таки существа специалисты! В данном случае по Достоевскому. В их "многой мудрости" как-то мало печали. Так что, пользуясь терминами философа Федорова, сразу определюсь с жанром своего высказывания как "запиской от неученого к ученым".

С каким-то почти сладострастием, взахлеб достоеведы перечисляют бесчисленные исторические неточности фильма: и с мешком-то на голове их герой не стоял, и проблему доноса на террористов обсуждал не с женой, а с издателем, и... et cetera...

Понимаю их пыл. Лично я (так или иначе сотрудничающая с фондом Достоевского) знала достоевистку, которая в полемическом задоре, чуть не в качестве главного аргумента выдвигала следующий: "Я пятьдесят лет занимаюсь петрашевцами!.." Действительно, обидно, полсотни (!) лет занимаясь одним предметом (хотя, разумеется, "жизнь такая короткая, а червяк такой длинный"), чем-либо не возмутиться. Например, тем, что Достоевский в сцене казни стоит с мешком на голове (на самом-то деле это были капюшоны, да и то только у первой тройки).

Господа, но ведь это кино!

Сердце замирает именно тогда, когда мы видим Достоевского в этом треклятом мешке!

Пережив эту сцену, я тут же – подсознательно – решила, что именно ее покажу десятиклассникам на уроке по биографии Достоевского.

Потому что для меня на уроке литературы главное – не сообщить факт (в данном случае, что Достоевский стоял во второй тройке), а заставить сердца детей хоть на несколько секунд забиться сильнее, заставить современных детей заплакать (маленькие, именно видя, например, сцену казни декабристов из "Звезды пленительного счастья", так и делают, дети постарше крепятся, но я-то вижу их (простите за тавтологию) "невидимые миру слезы"!).

Главный упрек, который бросают создателям фильма о Достоевском специалисты по нему, что весь фильм – сплошной вымысел. Но, во-первых, вымысел, как известно, "не есть обман", а во-вторых, ведь именно "над вымыслом слезами обольюсь".

Сделаю маленькое отступление.

Современные фильмы о войне (неважно какой: от нынешнего школьника Отечественная война 1941 года так же далека, как Отечественная война 1812-го) тоже ругают за исторические неточности: то автоматы не так носили, то пили не из таких фляжек. Но, простите за пафос, задача искусства (в нашем случае – кино и уроков литературы, понимаемой как искусство) не сообщить "неизвестное" – пусть это делают историки! – а вызвать эмоцию: сопереживание, если угодно, "слезинку ребенка".

Вспоминается известный эпизод из жизни Микеланджело, которого упрекали за то, что его Медичи не имеют портретного сходства с Лоренцо и Джулиано, на что мастер невозмутимо ответил: "Да кого это будет интересовать через сто лет!.." Действительно – кого? Только специалистов (то ли по Микеланджело, то ли по Медичи).

Что же касается секса (или, если угодно, эротики), то ведь его не было только в Советском Союзе, а в царской России он, по свидетельству современников, был (даже, страшно сказать, на Нерчинском руднике и в Семипалатинске), так что Достоевский – с его-то страстностью! – вполне мог им заниматься. Тем более с Аполлинарией Сусловой (хотя, на мой взгляд, сцены с ней – наиболее "слабое звено" фильма).

Я думаю, нам-таки показали "неизвестного" (как того алкала Л. Сараскина) Достоевского: Достоевского-человека. Хорошего (и "разного") человека.

"Хороший человек – не профессия", – сказал мне в приватной беседе Игорь Волгин.

И слава Богу, говорю я.

Профессионалов – врачей, учителей, банкиров, бандитов – на современном телевидении, да и в литературе хоть отбавляй, а вот хорошего, я бы даже рискнула сказать, "настоящего", человека что-то давно не видно (в литературе разве что географ, пропивший глобус).

Как в том анекдоте: местов до хрена – интеллигентов нету.

Да и можно ли показать профессионала-писателя, показать акт творчества?

Описать – можно. Но как показать, как "пробуждается поэзия во мне: душа стесняется лирическим волненьем", как ""дать жизни вздох, дать радость тайным мукам, чужое вмиг почувствовать своим", как "в этой бездне шепотов и звуков встает один, все победивший звук"?..

Ведь и роденовский "мыслитель", по чьему-то остроумному замечанию, – это, скорее, изображение не мыслителя, а мысли, ибо можно показать "мысль" (того же "Идиота", например) и самого "мыслителя", то-есть того, кто мыслит (если продолжить аналогию, Достоевского, отправляющего роман по почте из Германии в Россию), но нельзя показать – как мыслит.

Хотя в фильме есть блистательная сцена, в которой Достоевский-Миронов – на наших глазах – сочиняет своего "Игрока".

Кстати, о Миронове.

Когда мне говорят, что и режиссер, и сценарист неубедительны, я отвечаю: меня убеждает Евгений Миронов.

Гений, говорящий о гении, – это убедительно.

Это как "звезда с звездою говорит".

И когда меня в процессе просмотра фильма где чуть не плакавшую, где смеявшуюся, где волновавшуюся (мне ли, автору стихотворения, начинающегося строчкой "Любимый мой играл в рулетку", не прочувствовать сцены в Висбадене!) упрекают в "простодушии", я думаю: а может, это не так уж плохо в мои лета и в наши дни сохранить, как сказали бы в рекламе, просто душу?

Помню, на одной из встреч с интеллигенцией о. Александр Мень с горечью рассказывал о своих коллегах-священниках (специалистах по Христу), о тех из них, кто слишком хорошо знал о Христе в ущерб знанию Христа. И как контраргумент приводил в пример сельского батюшку, который на проповеди в Страстную пятницу (то-есть после чина погребения плащаницы) только и смог выговорить: "Господь наш Иисус Христос умер!.." – и заплакал.

Впрочем, может, я не "интеллигенция" (она, как мне авторитетно заявили, активно не приняла фильм о Достоевском)?

А кто тогда?

Да хоть горшком назови...