Слово "экспликация" происходит от латинского explicatio– развертывание, разъяснение. Этот документ пишется режиссером в произвольной форме и, как правило, представляет собой заметки, размышления по поводу той или иной сцены фильма. Предлагаем вашему вниманию видение Михалковым сцены боя штрафников и кремлевских курсантов с наступающими с тыла механизированными немецкими силами, последнего боя для большинства героев этого трагического эпизода.

Под землей, завалившей траншею, обозначается какое-то шевеление. Вдруг появляется рука, потом вторая. Хватая ртом воздух, из-под завала появляется Котов. Тишина. Котов медленно выбирается из изуродованной траншеи. Лужи крови, убитые, неузнаваемые обрывки человеческих тел. Чье-то оторванное запястье.

Общая атмосфера: для сцен 88, 89, 90, 91 первый бой – это, собственно, вся квинтэссенция 41-го для наших героев. Это та самая война со страшными жертвами, с полной неразберихой, с бегством, предательством командиров, потерей техники, людей, совершенной беспомощностью. И только люди в окопах и командиры, которые их не бросили только на долге и отчаянной отваге, гибнут в бою, сражаясь до конца.

Важнейший момент. Обращаюсь ко всем: поймите, коллеги, мы не можем себе позволить ограничиться эрзац-правдой, "общими местами" на уровне небритости, мата и цигарки в кулаке. Если мы уважаем эти жертвы (это не пафос, я свято в это верю), мы должны с нашими героями прожить то, что проживают они. Мы должны "врасти" в эту атмосферу, ПРИЧЕМ ВСЕ!!! От актеров до постановщиков. Смотрите хронику!!! Смотрите, с какой фантастически отлаженной машиной пришлось схлестнуться. Как немцы одеты, как вооружены, как их кормят, как они отдыхают. Нужно попытаться понять, что же нужно было сделать, чтобы их разбить. ... Шкурой это все надо почувствовать, ощутить, прожить. Вот почему я настаиваю на возможности большого закадрового общения, погружения. Эти роли между сериалами не сыграть. Вернее, сыграть-то можно, но полета, счастья от этого не будет. На голом ремесле тут не проехать. Вся общая картина и все детали в частности должны быть продуманы и просчитаны. Каждый персонаж при всей ограниченности униформы должен иметь индивидуальный знак, запах, привкус.

Экспозиция дает нам понять специфику ситуации на этом участке фронта. В этом, судя по всему, гибельном месте оборону держат те, кого, по словам Изюмова, потерять не жалко. С одной стороны, "ветераны-волки" – штрафники, с другой – только что прибывшие на передовую тоже штрафники, но еще в штрафбатах не воевавшие. Судя по воспоминаниям, в тот момент никто не занимался ни обмундированием, ни вооружением этих людей. Поэтому зрелище они должны представлять довольно экзотичное, что дает довольно просторный разброс для фантазии художникам, реквизиторам и актерам. Такое знание Николаем штампованных текстов Изюмова говорит о том, что все это они слышали уже не раз и, следовательно, для Изюмова текст этот тоже вещь достаточно формальная. Потому совершенно оглушительным контрапунктом для всего этого должно быть появление роты кремлевских курсантов. Вообще я считаю, что здесь нет никакого секрета и вопроса, на чьей стороне будут симпатии зрителей. Совершенно очевидно, что сам образ Изюмова говорит о том, что в этой ситуации он полный хозяин положения. Кроме того, мы должны увидеть ту гигантскую разницу, которая существовала между представлениями о войне тех, кто был на передовой, и теми, кто слышал о ней только по сводкам Информбюро. Поэтому поведение капитана Лысякова трогательно, наивно и смешно.

Окончательное фиаско он потерпит, когда плюхнется на землю, услышав свист реперов. Изюмов не торопится показать, кто здесь хозяин. Он действует, что называется, "с оттяжкой". На радость штрафникам и на получение первого унизительного урока курсантам. Считаю, неточно, что Изюмов бросает папироску под ноги. Не тот товар, чтобы так разбрасываться. Думаю, он должен, вынув изо рта, заложить ее за ухо, а потом, подойдя строевым шагом, достать и закурить. У бедного Лысякова положение осложняется тем, что все это происходит на глазах его курсантов, для которых до сих пор он был безоговорочным авторитетом. Искренне и горько звучат слова Изюмова о том, кто им нужен на передовой. И здесь очень важна реакция ребят на то, что происходит перед их глазами. С одной стороны, неслыханная дерзость какого-то старшего лейтенанта в замызганной телогрейке, с другой – растерянность их отца-командира, а кроме того, сам вид этой шайки, заполнившей траншею, и речь лейтенанта Изюмова. Ну, а уж после того, как все повалились беспричинно, как потом выяснилось, на землю, кремлевской спеси у всех поубавилось, настороженность и страх закрались под шинели.

Собственно, "ЧТО" здесь написано довольно ясно. Важно "КАК". Поэтому очень большое значение имеет общая изобразительная атмосфера. Я думаю, это сырой, промозглый туманный день. Оттого, что не все ясно видно, возникает еще большее напряжение и неуверенность. Какие-то неясные очертания каких-то разбитых машин в тумане, тающая где-то в перспективе колючая проволока. Все это должно угнетать. Кроме некоторых из бывших зэков, один Изюмов понимает всю ужасающую реальность их положения и бессмысленность нахождения здесь. От этого в его интонации звучит горечь и безысходность, являющаяся контрапунктом к тому, что он говорит. Изюмов может быть, конечно, и М. Пореченков, но более правильно, мне кажется, что для диссонанса с щеголеватым, высоким и идеально заправленным Лысяковым это в большей степени Р. Быков из "Проверки на дорогах" или молодой Гостюхин.

В траншеях курсанты пытаются вести себя независимо, но все-таки как-то жмутся друг к другу. Только Сазонов, чье внимание привлек к себе Котов, осторожно, с неким пиететом пытается понять, что происходит. Собственно, он и есть в этой сцене олицетворением всех ребят. Думаю, что его мог бы сыграть Артем. Здесь впервые появляется персонаж Юры Голубева. Этакий похожий на нашего Юрка хозяйственный крепыш, который вне зависимости от ситуации, вопреки всякой логике прилаживает к спине дверь от блиндажа, чтобы не пропала.

Довершает нелепость присутствия здесь кремлевских курсантов выстрел бедного не выдержавшего напряжения Сазонова по неясно видимой в тумане цели, оказавшейся коровой. Это последняя разрядка перед началом кровавой бойни.

Минная атака. Наученные горьким опытом курсанты, никогда не слышавшие звук летящей мины, поглядывая друг на друга, демонстрируют олимпийское спокойствие. Видя это, Котов предупреждает их об опасности. И в ту же секунду за траншеей раздаются хлопки взрывающихся мин. Курсанты как один присели на дно траншеи. По лицам "взрослых" было понятно – это серьезно. Котов считает секунды, ждет нового разрыва. Идея проста. Выскочить навстречу приближающимся минам и, когда минный залп минует траншею, – вернуться обратно. Это осознает и Изюмов. Ничего не понимает только Лысяков, который принимает идею покинуть окопы за предательство и дезертирство. Изюмов популярно объясняет Лысякову, чем все кончится, если они останутся в окопе, и приказывает всем приготовиться покинуть траншею. Дальше мы видим бег наперегонки со смертью: все по команде выпрыгивают из траншеи и шеренгой бегут к тому месту, где только что разорвались мины. Так же синхронно валятся на землю, услышав знакомый вой. Через один залп Изюмов приказывает возвращаться обратно. Котов приказывает считать вслух. После залпа все, так же синхронно считая, бегут обратно.

Траншея разворочена. Появляются танки. Они идут с противоположной стороны от фронта. Курсанты решают, что это наши. Но танки стреляют. Снаряды рвутся рядом с траншеей. Ничего не понимающий Лысяков в полной растерянности. Появляется обезумевший от ужаса Сазонов и сообщает, что погибло несколько ребят. Бой нарастает с неимоверной быстротой. Вот уже немецкие автоматчики косят направо и налево сплошным огнем. Обезумевший от происходящий Гурам Кацетадзе, ничего не соображая, почему-то выскакивает на бруствер и бежит навстречу танкам с винтовкой наперевес. Никто его не трогает, танки аккуратно объезжают бойца, он что-то кричит, пытается ударить штыком броню. Открывается люк. Из него что-то вылетает. Кацетадзе думает, что это граната, отпрыгивает в сторону и толи попадает на мину, то ли в это место упал снаряд но от Кацетадзе не остается ничего. Только на краю воронки лежит большая брошенная ему шоколадка с портретом Гитлера на обертке. Начинается рукопашная.

Это должна быть очень четко рассчитанная и отрепетированная сцена. ... Это должно быть жестко, конкретно и страшно. Здесь я рассчитываю на мастерство каскадеров, постановщиков драк и азарт молодых актеров. Надо четко придумать, как гибнет каждый, по крайней мере из тех, кого мы успели запомнить. Лопатка в руках Котова – это не просто саперная лопатка, а грозное оружие. Она специальная. Во-первых, с заточенным как бритва лезвием, во-вторых, может быть с залитой свинцом ручкой в верхней части, что позволяет ей, подброшенной на любую высоту или брошенной на любую длину, лететь строго лезвием вперед. Еще она может быть привязана к эластичной резиновой трубке, что позволяет после недалекого броска вернуть ее обратно. Пока это все плоды фантазии, но я просто хочу привести пример, о чем нужно думать, размышляя о данной сцене. Если попытаться всерьез себе представить, что такое рукопашный бой в окопе, то мне кажется – это не совсем так, а может, совсем не так, как мы видели в кино. Дело не в приемах карате или зубодробительных ударах, а в этой чудовищной энергетике людей, стоящих перед проблемой – выйдет он отсюда живым или нет. Притом на размышления у человека времени нет, все решают только секунды, их доли. Если ты ранен несмертельно, то рану свою сможешь заметить только после боя, если выживешь; когда все болевые рефлексы притуплены, когда руки и ноги опережают сознание. Вспоминая после боя, что было, очевидцы утверждают, что представления не имеют, почему они так сделали и как у них это получилось. Когда маленькие, совсем не атлетического сложения люди голыми руками задушили здоровенного амбала, а потом без посторонней помощи не могли расцепить пальцы вокруг его горла. Что и называется величайшим напряжением всех духовных и физических сил, которые позволяют сделать иной раз совершенно невозможное.

От Лысякова осталась только половина. Он не понимает, что с ним произошло, в шоке скороговоркой просит вытащить его из-под трупов. Ребята гибнут один за другим. Их колют, расстреливают, давят танками. Немцы пытаются утащить с поля боя лейтенанта Изюмова живьем. Лейтенант видит Котова, овладевшего немецким ручным пулеметом. Изюмов орет что есть мочи, перекрикивая бой, прося убить его. Котов пускает длинную очередь по немцам. Все падают. Сзади на него наезжает танк. Он успевает развернуться и оказывается между бревнами. Огромная гусеница наваливается на него, вдавливая в грунт. Последнее, что видит Котов перед тем, как его засыпает землей, – это человеческие останки вперемешку с кусками сукна от шинели, застрявшей между траков. И связка ключей на цепочке от квартиры в Минске одного из курсантов. Сам не понимая почему. Котов кричит изо всех сил, зовя свою дочь Надю.

Я уже говорил про тщательность подготовки к этой сцене. В ней огромное значение имеют музыкальность движения камеры и метод съемки. Например, пробег курсантов и штрафников навстречу минной атаке я представляю себе как почти балетный номер. Я имею в виду, допустим, четкость массовых танцев ансамбля Моисеева. Когда все работают синхронно, отлажено, как часовой механизм. Поэтому и побег от взрывающихся мин я представляю на той крупности, с той точки, с таким движением камеры, когда мы видим и бегущих строем людей, и взрывающуюся полосу мин. При этом должно быть четко понятно, почему они предприняли такой прием. И совсем другое – это рукопашная. Ручная камера, "случайность" мизансцены и крупностей. Здесь я очень рассчитываю на выдумку и азарт С. Астахова. Мне хотелось бы видеть совершенно неожиданные ракурсы.

Пейзаж после битвы. Перемолотое поле. Гарь воронок, трупы, кровь, ужасающая картина человеческого уничтожения и истребления. Среди этого всего может бродить какое-то существо, может быть, теленок убитой коровы. Чудом выживший Котов с трудом выбирается из заваленной землей и бревнами траншеи. Видит все это, что описано выше. Голова чугунная и еще какой-то навязчивый звук. Котов пытается от него избавиться, встряхивая головой. Звук не исчезает. Взгляд его наталкивается на оторванную руку совсем рядом с тем местом, откуда он вылез. На запястье большие часы. Это они почему-то так громко тикают. Котов озирается по сторонам. Звук усиливается, множится. Это часы убитых не хотят останавливать свою жизнь и тикают на руках своих мертвых хозяев. Котов с ужасом пытается прийти в себя, но тут слышится голос Юрки, просящего помощи. Его придавило сорванной башней танка и спасает только дверь на спине, которая трещит, но удерживает кое-как махину, норовящую переломить солдату хребет. Котов подбегает к Юрку. Упирается плечом в ствол пушки, пытается поднять, не получается, снимает телогрейку, сворачивает, подкладывает на плечо под ствол пушки, упирается что есть силы. Башня чуть сдвинулась, но этого мало. Ноги расползаются. Нож. Котов видит нож на краю воронки, пытается ногой его столкнуть к Юрке. Нож медленно ползет. Наконец Юрка до него дотягивается, с трудом режет ремни. Котов делает нечеловеческое усилие. Пушка с башней приподнимается. Юрка успевает выскользнуть из-под двери. Пушка соскальзывает с плеча Котова, и дверь раздавлена в щепки.

— Спасибо, батяня.

— Двери скажи спасибо.

Жив еще контуженный Николай. Жив, хоть и ранен, Изюмов. Больше на страшном поле живых не осталось. Жуткий общий план: четыре человека на истерзанном, развороченном, сожженном поле и еще, может быть, теленок или бегающая коза. Изюмов сидит, привалившись к тракам подбитого танка. Боль и горечь. Все ведь видел и все знал, что будет именно так. Иначе быть не могло. Война для него закончилась. Точнее, он ее для себя закончил. Нет больше сил и воли жить. Все внутри сработалось, душа опустела, особенно после этой страшной и бессмысленной гибели двухсот мальчишек. Просто так, как поленья в топку. А толку ноль. Прогорели, и все. Холод и ужас. И все это он говорит, ничего не стесняясь и не боясь. И когда Юрка, сам того не подозревая, дает понять, что именно он, Изюмов, тот, кто реально бросил этих людей в смерть, Изюмов ломается. Сухой выстрел – и дырка в голове. Все замирают – кто где стоял, посланные Изюмовым за водой напиться. И тихо совсем. Четыре человека вне закона, вне времени, вне пространства, посреди мертвого поля и страшной войны. И никто из них не шевелится, когда пролетели опять немецкие самолеты со страшными сиренами, разламывая своим воем вселенную, а вместо пуль и бомб, к которым все четверо были готовы, с неба посыпались алюминиевые ложки с дыркой в середине и надписью: "Иван, иди домой, я скоро приду". Котов ловит одну такую ложку, двумя пальцами скручивает ее в баранку и садится на землю, обхватив голову руками.

Тут необходима тщательнейшая проработка всех деталей. От декорирования самого поля до крупности. Также необходимо детально продумать всю технику безопасности. Как организовать башню с пушкой, под которой Юрка. Это могут быть домкраты, может быть муляж, но муляж может и не дать ощущения реального веса и опасности для Юрка. Потому что, когда Котов отпускает башню и та падает, она должна расколоть дверь в щепки. То же самое со сценой зарывания Котова в траншею. Что это – компьютер или резиновый муляж гусеницы?

Подробнейшая работа гримеров. Изготовление качественных муляжей. От этой сцены у зрителя должен остаться осадок горечи и жажды реванша. Тут большое значение имеет общий план. Он должен быть по-настоящему впечатляющим. Мне без разницы, добьемся мы этого, декорируя огромные пространства, или будем дорисовывать, но если дорисовывать, то я хочу знать, что будем иметь в результате и как этого достичь.

Для Котова это особенное потрясение и унижение. Он уж точно знает, как нужно воевать, но ему вместо армии дали лопатку. Теперь это четыре товарища на всю картину. Они разные, но они уже спаяны кровью. Очень важно, чтобы мы постоянно думали об индивидуальности каждого. О том, кто из них и как может повести себя в предлагаемых обстоятельствах. Тащить каждому актеру своего персонажа со всеми его потрохами!