... Честно говоря, не знаю такого актера, который не захотел бы сняться у Михалкова. Первый раз мы познакомились, когда я приехал в гости к Сергею Леонидовичу Гармашу на съемки фильма "12", потусоваться. Михалков вызвал благоговение и трепет. У меня только несколько раз в жизни было такое, что я ощущал себя девочкой-фанаткой, – и это один из таких примеров. Второй раз такое случилось, когда я брал автограф у Федора Черенкова. Кто болеет за "Спартак", тот поймет.

Часто случалось так, что я в итоге играл не те роли, которые доставались изначально. И в "Утомленных солнцем 2" произошло то же самое. Когда дали прочитать сценарий, мне очень понравилась роль. Она такая живая, интересная, подвижная. Но из разговора с Никитой Сергеевичем я понял, что он планирует взять меня на роль молодого танкиста, которую в итоге сыграл Андрюша Мерзликин. Конечно, в голове вертелся вопрос, почему берут именно на этот образ, но я решил, что не буду его задавать. Ведь что танкиста, что таксиста – все равно. Лишь бы у Михалкова. В итоге все поменялось и я сыграл Юрка.

Никита Сергеевич спросил, какая роль мне понравилась. Я ответил: " Юрка". Он так покивал, покивал, хитро улыбнулся, как обычно... и никак не отреагировал. А потом все переиначили, и он дал именно эту роль.

Юрок – человек, который не пропадет нигде и никогда. Он подвижный как ртуть и фартовый. В фильме будет сцена, где бойцы сидят в окопе и разговаривают. На банку тушенки возле Юрка садится комар, он наклоняется, чтобы убить насекомое. И в тот момент, когда герой убирает голову, в стенку окопа, туда, где он только что сидел, попадают три снайперские пули. И Юрок потом бегает весь день, не может успокоиться, все повторяет: "Три, три, три".

Мне и раньше приходилось сниматься в военных фильмах, например, в "Девятой роте", но там было все по-другому. Разные войны – разные ощущения. Я знаю, ради чего была Великая Отечественная и ради чего Афганистан. Первая была неизбежна и велась за сохранение жизни; за будущее человечества. Вторая война была политической: бессмысленная бойня за власть, за влияние, за интересы. Это не была война за свободу и независимость. Это не была война за маму, за папу, за брата, за жену, за сестру. Поэтому ощущения совершенно разные.

Во время съемок запомниласьжизнь в Щепачихе. Это усадьба Никиты Сергеевича, где разместились, так скажем, актеры с ролями – Дима Дюжев, Андрей Мерзликин, Гармаш, как я помню, приезжал туда. Нас откармливали как кроликов. Каждое утро и каждый вечер мы проводили часа по два за столом.

Конечно, запомнились и ночные футбольные баталии. Когда мы приезжали со съемок, команда актеров под чутким руководством Никиты Сергеевича играла против команды осветителей и операторов.

Что меня поражает в Михалкове, так это вычищенность и детальность его сценария. Такого я еще нигде не встречал. У него нет ни одного лишнего человека, говорящего лишнюю фразу. У него нет ничего, что можно было бы выкинуть. Ты понимаешь, что если уберешь вот это, то сразу потеряешь нить повествования. Удивительно, что такое количество историй так тесно связаны между собой. Словно пазл, в котором нет ни одного лишнего кусочка. Это законченное литературное произведение.

"Утомленные солнцем" я посмотрел лет в шестнадцать. Картина меня потрясла. Михалков как никто умеет создавать атмосферу и проецировать это ощущение на зрителя. Мне кажется, это один из самых сложных моментов в профессии режиссера – перенести свои мысли на экран, что бы они потом начали жить своей собственной жизнью.

Я не помню, что было в сценарии, а что нет. Складывалось ощущение, что было все. Утром за бесконечным завтраком или вечером перед съемкой мы брали сцену, и Никита Сергеевич при нашем скромном участии быстренько ее модернизировал. Например, эпизод с дверью – это его идея. Мой персонаж выходит, прикрываясь ею, рядом взрывается танк, и оторванная башня падает прямо на Юрка. Если бы не дверь, ему переломило бы хребет. Дверь была дубовая, тяжеленная, весила, наверное, килограммов двадцать пять. Легче сделать было нельзя – иначе не удалось бы прикрутить лямки, которые позволяли ее таскать. Однако, когда ты работаешь, главное – найти себе какое-то внутреннее объяснение, понять, зачем ты это делаешь, – и тогда все становится прекрасно. Она становится легкой, воздушной, эта дверь.

Никита Сергеевич очень актерский режиссер: весь съемочный процесс он затачивает под актера, кадр выставляется по актеру. Бывает так, что режиссер ставит кадр, как он его видит. Потом оператор ставит свет, и уже только затем в эту схему вписывают актера. Я не говорю, что это плохо. Но так гораздо сложнее, потому что тебе ставят какие-то рамки и нужно приложить усилие, чтобы органично вписаться в эти границы. А тут нет никаких границ. Ты можешь делать то, что тебе хочется, то, что, как тебе кажется, здесь нужно сделать.

Во время съемок у меня было два основных чувства – ужаса и восторга от того, что я вдруг четко осознал, какими силами эта победа далась. Каким количеством человеческих жизней. Потому что каждая жизнь – это драгоценность. Мы привыкли воспринимать цифры без особых эмоций и не осознаем, что за ними стоит. Когда говорят, что в Великую Отечественную погибло двадцать семь миллионов человек, а недавно на Гаити сто тысяч, мы понимаем только, что сто тысяч меньше, чем двадцать семь миллионов.

А я осознал, что мы победили благодаря тому, что двадцать семь миллионов человек расстались ради нас со своими уникальными драгоценными жизнями! И на меня нахлынуло чувство восторга и благодарности, понимание того, что я никогда не смогу оплатить этот долг, но всей своей жизнью буду стараться, буду понимать, что живу благодаря немыслимому, невообразимому подвигу. Я не могу себе даже представить, что двигало людьми. Видимо, вера. Вера в победу, вера в Сталина, в коммунизм. Вера в идею, вера в то, что сверх тебя. Когда люди по-настоящему служат, не себе самому, а чему-то, что выше.