НИКИТА МИХАЛКОВ

Журнал "OK!" №15
14.04.2010
Светлана Сачкова

Мы встретились с Никитой Сергеевичем Михалковым накануне премьеры его фильма "Утомленные солнцем: Предстояние". Режиссер был практически на чемоданах: студия "ТриТэ", которую Михалков основал еще в 1987 году, переезжает со своего исторического места в Малом Козихинском переулке. "ОК!" успел застать нетронутым легендарный кабинет Михалкова, в котором родилось столько проектов.

Узнав, что нам предстоит интервью с Михалковым, знакомые начинают ерничать: "А, его величество соизволили принять..." Такой образ сложился сегодня в прессе у Никиты Сергеевича – почти одиозный. Но вот он приглашает нас в кабинет, протягивает руку, искренне извиняется за задержку. И оказывается совсем не таким, каким его обычно малюют, а душевным, теплым человеком, с которым как-то очень уютно и хорошо. Он свободно говорит на любые темы и демонстрирует неожиданную самоиронию. Не так давно в "ОК!" три кинокритика в пух и прах разругали Михалкова вместе с его кинопремией "Золотой орел", и наверняка ему кто-то этот материал показал. Но режиссер, в отличие от многих, не обидчив. И ему совсем не страшно задавать вопросы, за которые, как еще недавно казалось, можно получить как минимум втык.
...

— Первую часть "Утомленных солнцем" Вы сняли в 1994 году. Как появилась идея этого фильма?

— Первая история родилась из "Голубой чашки" Гайдара. Из этой потрясающей совершенно атмосферы. Летнего, прозрачного, замечательного солнечного дня, на фоне которого собираются уже очень серьезные тучи. Мы начинали картину в экстремальных условиях: еще не был подписан контракт с французами, не было денег. Было абсолютно понятно, что через год Надя вырастет – и это будет совсем другая девочка, и потеряется обаяние этой непосредственности...

— То-есть, все было на Наде завязано? А если бы она не смогла сниматься по какой-то причине?

— Я бы не снимал. Фильма бы этого не было. Потому что вся тонкость в том и заключалась, что любая другая девочка с любым другим актером – это были бы девочка и актер. Но не отец и дочь. И при всем их мастерстве, при всем желании выполнить актерскую задачу вот этого, чего нельзя потрогать руками, на уровне запахов, – не было бы. А тогда все бессмысленно. Эта картина, может быть, поэтому и трогает, что там есть та любовь, которая не декларируется, но существует.

— Почему Вы так долго ждали, чтобы снять вторую и третью части? Вы планировали изначально снимать их?

— Абсолютно нет. В определенном смысле спровоцировал эту идею Спилберг. Я посмотрел его фильм "Спасти рядового Райана" во Франции, где я монтировал "Ургу". Потрясающая картина, особенно 40 минут атаки, высадка десанта на французском берегу... Но когда мы вышли, я услышал разговор молодых зрителей, которые на полном серьезе обсуждали, как союзники победили во Второй мировой войне. Это меня как-то обидело, что ли. И тут возникло желание не то что соревноваться со Спилбергом – этого делать не нужно, бессмысленно, а самое главное, он об этом даже не узнает. Я просто решил рассказать подробную историю, молодым особенно.

— Но почему тогда Вы решили продолжить "Утомленных", а не снять новый, отдельный фильм?

— Потому что я хотел использовать флэшбеки. Одно дело, когда актриса снимается в первой части и ей 28, а потом снимается в сиквеле и ей 34. Наверное, это будет иметь определенное эмоциональное значение. Но не такое, как когда девочке 7 лет, и вдруг во второй части ей 17. Это совершенно иное ощущение. Во флэшбеках она маленькая, трогательная, и вдруг мы видим ее же, только она в пурге тащит двух раненых. И потом, мне хотелось развить историю любовного треугольника на фоне такой небывалой, гигантской и страшной войны. И мне очень важен был быт на войне, и мне очень важен был Бог на войне. Мы отсмотрели более 40 часов хроники, и это невозможно описать просто – что такое 41-й год.

— Первый фильм, он был тонкой психологической драмой, почти камерной – с атмосферой, настроением. А вторая часть – это фильм о войне, навеянный "Рядовым Райаном". Что же делать с ожиданиями зрителя? То-есть, он посмотрел первый фильм – это одно. А второй и третий – совсем другое.

— Если вдуматься, зрителям, которые сегодня идут в кино, было по два-три года, когда вышла первая картина. Так что все это не должно никак на нас влиять. Мы идем вперед. Я вообще уверен в одном: если тебе интересно об этом думать, если тебе интересно это писать, если тебе интересно это снимать и так далее – это гарантия того, что найдутся люди, которым это тоже будет интересно. А это реально только в том случае, когда ты не думаешь, что снимаешь для Канн, или для Венеции, или для иностранного зрителя, или для 20-летних. Я просто снимаю.

— Вы снимаете то, что интересно Вам самому. При этом Вы все-таки задумываетесь о том, какие зрители идут сейчас в кино, – как раз 20-летние.

— А мне самому 20 лет по моему внутреннему ощущению! Вы не поверите, но, когда Надя была поменьше, я с ужасом ее наказывал. Потому что если я ее накажу, мы не поедем с ней в луна-парк, и я не смогу покататься вместе с ней. И я ее не наказывал, чтобы вместе с ней поехать. Может быть, это имеет чисто клинический интерес, но я люблю спорт, я азартный человек. Это пресса из меня сделала монстра. И собственно, это меня устраивает, потому что я дорожу мнением небольшой части людей и очень не хочу зависеть от мнения людей, которые мне неинтересны. Не потому, что оно плохое и поэтому мне неинтересно. А потому, что есть такие категории людей – если они начнут меня хвалить, это очень меня удивит и огорчит. Я пойму, что я не туда иду. ...