Валерий Залотуха, сценарист фильма "Мусульманин", – о Христе, Сталине и Дуне-Богомолке

Такая вот странная история. Более десяти лет назад появился фильм "Мусульманин". Приняли его тогда хорошо, призы давали, на все лады хвалили и режиссера Владимира Хотиненко, и сценариста Валерия Залотуху, и исполнителя главной роли Евгения Миронова, и других актеров. Уже сам сюжет своей экзотикой привлекал. Русский парень Коля вернулся в родную деревню после афганского плена, где принял ислам и стал Абдаллой. А возвращение его обернулось трагическим конфликтом. Не ужился русский иноверец со своей малой родиной. Корни отторгли свой бывший росток, который был перекультивирован на чужой почве. Так надо было понимать.

А недавно "Мусульманина" снова показали по телевизору. И вдруг стало ясно, что фильм-то о другом. Его тогда не совсем так поняли. Да и не могли, наверное, правильно понять. Жизненного контекста, пожалуй, не доставало.

И только теперь, после арабских волнений во Франции, после "карикатурных" войн, после других событий такого рода фильм стал как будто острее и глубже. Он не просто созвучен сегодняшним дискуссиям, но и вполне мог бы из них вырасти.

А вот как можно было эту историю сочинить и так осмыслить более десятка лет назад? С этого вопроса и начался наш разговор с Валерием Залотухой, сценаристом, писателем, режиссером.

— Я увидел тогда по телевизору маленький сюжет о том, как вернулся через десять лет из афганского плена обращенный в ислам человек. И у меня просто душа возопила: как же ты со своей верой будешь в этом нашем мире безверия? Не в православном, а именно в мире безверия! Эта мысль меня захватила.

Рассказал сюжет Володе Хотиненко. Мы в это время были с ним на фестивале в Ялте. Он с полуслова понял, даже сплясал там на набережной. Поскольку после успеха нашего фильма "Макаров" у нас был карт-бланш – картину сразу же запустили, а я побежал писать сценарий. На самом деле неважно, что мой герой именно мусульманин. Для меня это был образ. Он – верующий. Но только откуда бы он вернулся верующим православным? Из какого монастыря?

Не хочу обижать мусульман, но помню, какие мысли посещали, когда нас с Володей Хотиненко и Женей Мироновым чествовали у муфтия. Нам тогда подарили Коран, вокруг пресса, банкет... Стоим мы, обласканные, и уж не помню, кто из нас сказал: с какой радостью мы бы стояли вот так среди православных, где-нибудь там, где наши кресты.

— Но теперь-то становится важно, что Коля именно мусульманин. Это ведь схема, которая проявляется сейчас в гигантских масштабах. Человек с мусульманской верой приходит в мир, который растерял свое христианство. И этот человек оказывается сильнее обезбоженной среды. Ведь Коля-Абдалла, хотя и погибает, но остается сильнее окружающих. Его не могут заставить пить, блудить, воровать, даже когда это пытаются сделать брат, мать, любящая женщина. При нем не могут безнаказанно глумиться над его верой, и никому не удается добиться от него ни малейшего компромисса. Трагический парадокс в том, что его не могут ни принять, ни победить. Без веры общество размягчено, оно теряет способность как защищаться, так и интегрировать в себя. Когда пугают мусульманской угрозой, упускают, что это угроза для потерявших себя и веру. Будь сильно христианство, все было бы иначе. Это ведь конфликт между верой и неверием?

— Конечно, сейчас идет глобальный процесс противостояния секулярного общества и религиозного. Это теперь уже очевидно. И география основных событий тут вовсе не случайна. Там, где сдают свою религию, приходит чужая. Во Франции один министр еще до всех этих массовых поджогов машин сказал: мы первая мусульманская страна в Европе.

Ничего удивительного тут нет. "Не верите в своего Бога – будете верить в моего". Эту простую истину скажет нам любой нормальный мусульманин. Но к нему-то какие вопросы? Ислам и прежде так распространялся. Что такое, например, Египет? Страна коптов – первых христиан, оттуда наши знаменитые святые вышли. И что теперь? Примеров таких много.

Но вопросы мы должны задавать в первую очередь себе. Почему мы сами свою веру топтали, почему сами от себя открещивались? Почему наши души опустели?

— Эту евангельскую притчу не зря вспоминают в "Мусульманине": в опустевший дом вместо одного беса возвращаются семь.

— Так и произошло. Потому что пуста оказалась комната, пуста душа. Так было и в той деревне, и в стране в целом, и в мозгах наших руководителей. И сейчас полно таких, кто требует: освободите нас от Церкви! Это необольшевизм. Нет тут ничего нового. Разве что фамилии... А так – все было. И кончилось плохо. Все описано у Достоевского. Как он формулировал: социализм – это идея не экономическая, это идея атеистическая. Достоевский ведь свои романы задумывал под общим названием "Атеизм".

— Теперь видно, что очень многое в том фильме не случайно, даже в деталях. Недавний скандал с карикатурами почти буквально повторился. Когда родной брат затронул Аллаха, Коля кинулся в драку, хотя многое терпел и мог бы стерпеть. А брат, будто бы православный, но орудует в схватке иконой, поскольку на самом деле никакая она для него не святыня.

— Я тогда еще не сталкивался с этим в жизни, но чувствовал, что верующий так должен защищать свою веру. Честно сказать, я тогда не думал, как именно должны поступать мои герои. Начнешь на таком уровне размышлять – получатся схемы. Если для меня это загадка, то и для читателя тоже, а так – проницательный человек, конечно, с самого начала все бы понимал. Я, например, просто чувствовал, что Коля обречен, что его убьют, но как и кто, не знал.

— Не меньшее чувство обреченности и безысходности вызывают в фильме люди, потерявшие Бога. Вот это ощущение массовой утраты веры – оно пришло откуда?

— Да что было далеко ходить? От того, что я чувствовал в своей душе. Я ведь совершенно ни на кого не распространяю свою власть автора, кроме как на себя.

В себя заглядывал и ужасался. Через все эти наши общие искушения и я проходил. И только потихоньку-потихоньку поворачивался к главной дороге. Уже взрослым стал ходить в церковь, крестился. Не то чтобы совсем воцерковился, редко все-таки причащаюсь...

А искал, конечно, в себе. И судил себя. Это ведь в начале 90-х, в переломное время, кино наше делилось в основном на две категории. Первое, такое исповедально-почвеническое, обозначало: какие мы все-таки свиньи! А второе, условно говоря, космополитически-западническое: какие вы все-таки свиньи! Но я старался думать только про себя: какой все-таки я свинья! Этого хватало. ...