Исполнитель главной роли в сериале "Достоевский" – о личности писателя, работе с Чулпан Хаматовой и любви к собакам

— Евгений, да Вас не узнать без бороды! Мы привыкли к ней по фильму...

— Мне борода за 8 месяцев cъемок до тошноты надоела! Ее клеили на меня 3 часа подряд, а потом приходилось по 14 часов находиться в этой "шапке" на подбородке в жару и мороз. Кошмар! Вместе со мной пришлось мучиться и моему гримеру Кате Шахворостовой.

— Зато грим в итоге получился замечательным. Вылитый писатель!

— Нам еще очень помог Петр Горшенин. Как мне кажется, единственный профессионал в России, кто так по-голливудски работает с пластическим гримом. Важно было, как стареет мой герой. Петр придумывал какие-то маленькие морщинки, складки на коже. В одном эпизоде Достоевскому 29 лет, в другом – уже за 50. Состарить меня оказалось виртуозной и кропотливой работой.

— Внешность была так же важна, как и внутренний мир писателя?

— Да, это нельзя разделить. Я нашел много фотографий, портретов Достоевского разных возрастов. У Федора Михайловича был очень большой лоб, и мне пришлось выбривать голову. Дальше я добивался особенного выражения глаз, губ. Хотелось не просто быть похожим, а влезть в шкуру этого человека. Если он по-особенному поджимал губы – это выдавало характер. Соответственно выстраивалась визуальная часть. Но, конечно, мне интереснее было понять, что происходит в душе этого человека. Как он переживает тяжелейшие жизненные обстоятельства. Помогли литература, письма, воспоминания его друзей.

— Что нового для себя открыли?

— Многое! Достоевский – сложная фигура. Человек, который написал "Преступление и наказание" или "Братья Карамазовы", на генном, клеточном уровне изучил собственную личность. Большинство персонажей он не просто выдумывал, а находил их в себе. Я в этом убежден! Самоедство и совестливость доводили его до каких-то нечеловеческих пределов. Но это и становилось багажом к его творчеству. Окружающим было очень сложно с ним жить. Его могла вывести из себя маленькая деталь. Он мог внезапно подумать, что на жене висит кулон, который он ей подарил, но в нем хранится портрет другого человека. Ему так показалось или кто-то шепнул. Пока он пять минут переваривал эту информацию, то уже нафантазировал себе столько, что, я думаю, дошел до самого дна. В мыслях он ее убил, четвертовал и не один раз. Мне было важно показать и эти моментальные импульсы.

— Но были и светлые стороны?

— Федор Михайлович – необычайно трогательный, ранимый человек. Часто плакал. Иногда любил петь, особенно романс "На заре ты ее не буди". У него был теноровый тембр. А еще Достоевский любил танцевать. Дома с женой и детьми он танцевал польку. Они заводили патефон и парами выплясывали. Про все это я даже не догадывался! Мы это тоже вставили в картину. Были правила, которые никто и никогда не мог изменить. Когда он работал, в основном по ночам, никому не разрешалось нарушать тишину. У нас есть сцена, где Мария Дмитриевна, которую играет Чулпан Хаматова, не распознав до конца тонкости его творческой натуры, приходит к мужу ночью. Это его выводит из себя, потому что нарушаются какие-то ведомые только ему каналы связи и переработки информации. Зато последняя жена Анна Григорьевна Сниткина уже понимала писателя и полностью подчинила ему свою жизнь. Она позволяла себе только записочку под дверь просовывать: "Будешь ли ты к чаю?" А дальше все ждали, спустится он к столу или нет...

Каждую неожиданную деталь хотелось привнести в образ. Мы с режиссером Володей Хотиненко на съемках ежедневно обменивались открытиями, думали, как их применить.

— С Владимиром Хотиненко вы работаете не в первый раз...

— Да, мы снимали с ним картину "Мусульманин". Было стойкое ощущение, что никаких 15 лет с тех пор не прошло. Мы понимали друг друга с полуслова. Нас обоих до конца не устраивал сценарий "Достоевского". Необходимо было показать живого, не хрестоматийного писателя. Конечно, тенью над нами стоял его гений, но человеческие проявления в любви, страсти, творчестве о многом говорят. За те 60 лет, что он прожил, судьба его здорово испытывала.

— У Достоевского были сложные отношения с первой женой. Вам с Чулпан Хаматовой трудно было скандалить?

— Чулпан – мое актерское альтер-эго. До этого мы работали в спектакле "Рассказы Шукшина". У меня никогда не было раньше такого ощущения партнерства и легкости. Мы моментально включаемся и начинаем друг друга удивлять. В этом даже есть какое-то соревновательное качество, возникает актерский кураж. Это редкое счастье, потому что чаще играешь за себя и за партнера. Как говорила Раневская: "Тебе кидают собачку, а ты играешь, что это лев".

Когда мы c Чулпан встретились в "Достоевском", я ужасно обрадовался! Трагический образ своей героини она превратила в несвойственное ей отрицательное обаяние. Женщина, которая была царицей в Семипалатинске, приехала в Петербург и стала придатком Федора Михайловича. Она никогда не ценила и не понимала его талант. А документального материала про Марию Дмитриевну практически нет, и чтобы это все сыграть, надо было многое придумать. Чулпан блестяще с этим справилась!

— У вас с Чулпан есть общее дело – благотворительность. Она занимается детьми, а Вы – "братьями меньшими". Почему Вы решили бороться за сохранение жизни бездомным собакам?

— Мне позвонила певица Елена Камбурова и попросила подписать письмо в защиту собак. Возникла ситуация, когда чиновники захотели усыпить всех бездомных животных, чтобы не тратить деньги на их содержание. Даже приказ в мэрии вывесили. Тогда мы с Камбуровой, Макаревичем, Ярмольником организовали пресс-конференцию, чтобы спасти несчастных. У меня с детства занозой сидит история, когда я вышел погулять со своей собакой, зашел в книжный магазин, оставив ее у входа, а через несколько минут там уже никого не было. Как сказали люди – ее увезли собачники. Я облазил все уголки своего родного военного городка Татищево-5 в Саратовской области, но так и не нашел собаку. Хоть и был маленький, но уже тогда понял, что предал друга.

— Не жалуетесь на судьбу, что родились в провинции, а не в Москве? Может, тогда путь к успеху был бы проще?

— Наоборот! Я вслед за Достоевским могу сказать – рад, что судьба моя была сложнее, чем у "золотой молодежи", родившейся в столице. У нас не было пафоса, пены, фальши. И эта закваска от мамы и папы, от друзей во мне осталась до сих пор и помогает жить. Меня трудно сбить с ног!