Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах практически ненужного отечественного кино особый интерес представляют люди, владеющие "ноу-хау" достойной экранной привлекательности, делающие высокосортное "народное кино". Среди них в последнем десятилетии очень отличился ветеран, оператор, бард, композитор, киноартист, сценарист и, главное, кинорежиссер Петр Ефимович Тодоровский. С 1982 по 1992 год он произвел на свет "Любимую женщину механика Гаврилова", "Военно-полевой роман", "По главной улице с оркестром" и прокатного чемпиона – "Интердевочку". "Это была пуля, – с подостывшим удивлением усмехается Тодоровский, – но это было три года назад. Сейчас такая рекордная посещаемость вряд ли возможна..." Из всех метафорических параллелей он выбрал "пулю" – он родом из войны. И последний (на сегодняшний день) фильм тоже оттуда.

ТОДОРОВСКИЙ: Картина с не очень понятным для широкого зрителя названием "Анкор, еще анкор!", конечно, федотовским. Это был ключ для меня – эта комната на картине, это маленькое окно, за которым синие зимние сумерки, тоска, серость, одиночество, однообразие жизни, прыжки по команде туда-сюда, туда-сюда... Я думал об этом, когда в маленьком военном городке, в гарнизоне, морозным вечером снимал сверху бегущего, озябшего лейтенантика... Я хотел, чтобы по настроению была купринская история. Казалось бы, болото, монотонность, но там, где люди, там всегда страсти. "Всюду жизнь", как заметил другой художник. И в армии тем более. Я хорошо знаю то, о чем рассказал, потому что сам служил после войны в такой же вернувшейся из Германии части под Костромой, жил рядом с такими же людьми, дружил с ними. И хотя в целом сюжетная история во многом придуманная, первоначальные толчки шли из моей памяти, из моих чувств. Каждый пишущий вкладывает себя в то, что сочиняет. Я хотел снимать фильм не о военных, а о живых людях в военной форме, но надеюсь, что мне удалось сказать какую-то правду о жизни в армии. Сказать что-то важное об этой жизни. У нас в течение многих-многих лет армию только любили и славили как защитницу, а правда стала обнаруживаться лишь в последние годы. Говорят о "дедовщине", а откуда она пошла? Может быть, с того времени, когда генералы и большие командиры вывозили трофеи из Германии эшелонами, а солдаты все это видели? Может быть, коррозия развивалась на фоне победной эйфории?

СМИРНОВА: Ваш герой – Герой Советского Союза полковник Виноградов – тоже кое-что прихватил? "На всю жизнь", – как уверяет возлюбленную...

ТОДОРОВСКИЙ: Гафт немножко ошибся. В сценарии было: "На две жизни". Я сознательно показал это и заказал соответствующую декорацию. У моего командира части в жизни была грузовая машина-будка, подаренная комдивом-американцем. Чем она была набита, я не знаю, но она шла за ним из города в город, а потом он пригнал ее из Германии домой. И все это на глазах солдат и младших офицеров. Я тогда не очень разбирался в таких делах, но когда находил кожаные перчатки или ремень с бляхой, для форсу, тоже брал. Это было приятно. Представляю, какие чувства испытывали те, кто понимал, что надо везти. Генеральские дачи, о которых теперь столько говорят, начались давно. А младший состав проклинает эту жизнь. Я разговаривал с офицерскими женами в городке, где мы.снимали зимой 91-92-го года. Нам повезло, что мы нашли городок ПВО барачного стиля 49-50-х годов, но для людей, которые постоянно живут в таких условиях, это не самое большое везение.

СМИРНОВА: Есть почва для страстей?

ТОДОРОВСКИЙ: И для каких!.. И все на виду, как в деревне. У меня ретро, но существуют совершенно непреходящие понятия – любовь, верность, мужество, предательство. Вокруг нас меняется быт, архитектура, техника, но такие чувства вечны, они не меняются тысячелетиями.

СМИРНОВА: Что-то все-таки меняется, если Вы демонстрируете голую мужскую задницу при изображении полового акта. В "Интердевочке" в аналогичной ситуации Вы еще обходились женской головой.

ТОДОРОВСКИЙ: Надеюсь, меня трудно заподозрить в принадлежности к "чернушно-порнушной" категории режиссеров. Мне нужна была эта сцена. Я снимал в юмористическом ключе, но по сути она очень драматична. Обожаемая мной Лена Яковлева играет несчастную женщину, которая продвигает мужа по службе, делает ему очередную звездочку. Способ продвижения у нее свой, но не самый оригинальный. Это правда, и не только армейская. И вообще мне хотелось сделать молодую, а не старческую картину.

СМИРНОВА: Вот именно на этом участке произрастают наивнейшие из наших заблуждений. Мы порой неточно определяем местонахождение молодости, что, как и обсуждаемый эпизод, весьма драматично по сути. Я, конечно же, не подозреваю Вас в "чернухе", но вынуждена констатировать сдачу некоторых завоеванных вами высоких позиций. Вы отступили.

ТОДОРОВСКИЙ: Нет, я наступал по новым для себя направлениям. Когда мне стало казаться, что после "Верности" и других фильмов я со своими лирическими героями повторяюсь, захотелось сделать нечто совсем другое, например, "Интердевочку", – по чужому сценарию и на абсолютно чуждом мне материале. Конечно, я лопухнулся немного и понял, что не смогу до конца приложить себя к этим людям и этим ситуациям. И сценарий был слишком хронологичным, прямо инструкция, как заработать и выехать из СССР. Я даже хотел отказаться, но это уже была плановая единица, все крутилось, и пришлось работать, снимать, как умею, не о проститутке, а о женщине, которая дошла до такой жизни. Когда снимаешь что-то близкое тебе, кажется, что все время залезаешь в стоящий рядом мешок с памятью и обогащаешь себя и актера своим опытом, а в этом случае я почти не заглядывал в мешок. Просто старался делать человеческий материал. Зато в "Анкор..." я купался в материале, и от очень многого приходилось отказываться, особенно при монтаже. Люди не любят смотреть долго.

СМИРНОВА: Будем считать, что Вы ответили на вопрос.

ТОДОРОВСКИЙ: Считайте, как хотите, а я хочу снимать кино, не заботясь о рейтинге. Я люблю снимать. Вот сижу без дела уже второй месяц и ненавижу себя и всякие разговоры. Когда я снимаю, я живу. Если Вы не заметили, напоминаю, что я уже не мальчик. Я спешу, мне хочется реализовать еще два замысла. Я могу долго готовиться, но снимаю быстро. "Анкор..." была тяжелая картина. Зима с ветродуями. Актеров каждый день поднимали в семь утра и привозили из Москвы к десяти-одиннадцати, а день короткий, в три часа уже нельзя снимать, да еще обед... А мы всю эту историю на две тысячи метров сняли меньше, чем за полтора месяца.

СМИРНОВА: Профессионалы.

ТОДОРОВСКИЙ: Нет, я просто много знал про своих героев, не надо было ничего изобретать на площадке. Знаете, как иногда режиссер с оператором глубокомысленно сидят в автобусе, а загримированные актеры и группа ждут. Нет, у меня – ни секунды. К приезду артистов все было готово, того сюда, этого туда – и пошли. Я даже боюсь остановки, потому что начинаю терять форму. Снимать надо быстро, но для этого действительно нужны хорошие профессионалы. У меня был замечательный оператор, настоящий мастер, Юра Райский. Он все чувствует, замечательно ставит свет, причем мгновенно понимает, какой требуется. Если бы ему еще дать возможность вылизать и поиграть ракурсами, но он снимал в моей манере, без изысков, традиционно. И ,безусловно, для работы в темпе нужны хорошие актеры, которые любят работать и понимают тебя с полуоборота. Я стараюсь рассказать им все, что знаю о персонажах, до начала съемок. Даю максимум – биографию, движения души, трансформацию, откуда пришел и куда уходит. Это главный разговор, а потом я уже только корректировщик. Ну, что мне подсказывать Елене Яковлевой? Мое дело следить, чтобы она в спешке не сделала больше, чем нужно. В Швеции, когда нам дали 20 дней на 2272 метра и на второй день купили обратные билеты, с актрисой другого класса я бы просто костей не собрал. Актер должен импровизировать. Меня не устраивает формула: "Слава Богу, что хоть не врет". Одна органичность в актере – катастрофа. Хороший артист действительно автор своего образа. Вот мы работали с Инной Чуриковой в "Военно-полевом романе" – это же наслаждение, чудо!

СМИРНОВА: В "Анкор..." есть замечательная мысль, которая мне очень импонирует...

ТОДОРОВСКИЙ: Продолжайте, Дая...

СМИРНОВА: Ваша принципиальная расположенность к комплиментам – мужская черта, а я веду речь о женщинах. Ваш герой полковник хорошо говорит: "Без женщин в этой жизни ничего не звучит". На фоне практического отсутствия приличных женских ролей в отечественном кино это очень ценное и своевременное признание.Может быть, наш кинематограф "не звучит" сегодня и по этой причине?

ТОДОРОВСКИЙ: Если и по этой, я не виноват. Меня даже прозвали "дамским мастером". Людмила Гурченко получила приз за лучшую женскую роль в Маниле, Инна Чурикова – в Берлине, Лена Яковлева – везде, и в частности, в Японии рядом с Марлоном Брандо. Не могу сказать, что хорошо разбираюсь в женской психологии, просто, когда работаю, оно само так получается, ей-Богу. Должен Вам сказать, что я человек абсолютно интуитивного склада, не могу все точно рассчитать, как хороший драматург, который четко знает, куда какой кирпич класть. Когда мы с Булатом Окуджавой писали сценарий моего первого фильма "Верность", о сценарном опыте речи не было. Я просто очень хотел рассказать про своего друга Юру Никитина, который погиб у меня на глазах. Мы вместе учились в Саратовском училище, голодали, бегали к девочкам... Мы с Булатом просто допирали до всего "от живота", как слепые котята. И по сей день так. Работаю не "мозгой", а чувством, каким-то седьмым чувством. Это не всегда получается, но я все-таки доверяю этому в себе, доверяю первому ощущению. Когда я изменял себе, когда изменял аромату первого представления о сцене, получалось не то. Наверное, хорошо, когда имеются оба начала в органичном единстве, но во мне интуитивное намного сильней,чем рационально-аналитическое.

СМИРНОВА: Выше мы немного коснулись ситуации в нашем кино.

ТОДОРОВСКИЙ: Ведущие режиссеры остановились. Оказывается, их стимулировала необходимость пробивать лбом стену, а при свободе как-то иссякло желание что-то сказать людям. Мои сверстники, может быть, выработали свои темы, а современности не знают, хотя современно можно снять любую историю двухсотлетней давности. Не знаю, что происходит. Идут однодневки, такие же, как песни, с шумом, миганием и фейерверками, в которых нет ничего ни для головы, ни для души. Но, будучи оптимистом по натуре, я считаю, что все исправится, потому что другого выхода нет. Для меня свобода – счастье. Не только потому, что можно все говорить и снимать, а потому, что из нас уходит рабство. Мы же рабы. Стоит только посмотреть, как семеним мы из машины к гаишнику и как стоит перед солидным полицейским любой пацан во Франции, как он вертит ключи на пальце... Это тяжело сравнивать. Конечно, за последние шесть лет наворочено много ошибок, но я верю в завтра и завидую и своему сыну, и внуку – Петру Тодоровскому. Они будут жить иначе. И колбаса подешевеет. А пока надо помнить, что в России духовность всегда была выше материи.

СМИРНОВА: Но жить без "материи" довольно унизительно для духа. Ничто не должно быть выше – предпочтителен разумный баланс. Кажется, Рерихи писали о неправоте людей, вносящих разлад в соотношение духа и материи. Кстати, на замыслы, о которых Вы мечтаете, деньги есть?

ТОДОРОВСКИЙ: Да, это вопрос не в бровь... Я думаю над этим и отвечать пока не буду. Мы с фильмом "Анкор..." еще проскочили под госзаказ. В договоре был пункт об индексации, и вместо двух с половиной миллионов мы затратили пятнадцать, но – проскочили. А вот Говорухин запустил "Капитанскую дочку" с предварительной сметой в сто семьдесят миллионов. Ужас... Снимать бы, как Чаплин в свое время, не спеша, с запасом в сто пятьдесят тысяч метров пленки, с проверками на зрителе. Если они не смеются, переснимем... Но у меня есть одно отличие от этого гения – ненавижу переснимать. Лучше выброшу или подсниму.

СМИРНОВА: Однако есть и сходство...

ТОДОРОВСКИЙ: Продолжайте...

СМИРНОВА: Вы сами пишете музыку к своим фильмам, сочиняете песни, подбираете удачное музыкальное оформление, создающее образ времени.

ТОДОРОВСКИЙ: Это большой комплимент, но я не пишу музыку, я просто придумываю разными способами. Где-то хожу, болтаюсь или сижу один дома и бренькаю на гитаре. И вместе с какой-то мелодией возникает сцена. Не бывает, чтобы я снял картину, а потом сел и написал к ней музыку, нет, "сочинил" – это громко сказано. В "Военно-полевом романе" не было никакой музыки, но я взял в экспедицию книжечку Гены Шпаликова. Я его знал, и хочется иногда полистать. Листая, встретил слова "Городок провинциальный..." А дальше все пошло само собой. Это не было музыкой или песней, просто часть картины как драматургический компонент или действующее лицо. Это наш настрой в конце войны, наше состояние, наша беспечность...

СМИРНОВА: Там одна песня создала очень цельную и ценную атмосферу, а в "Анкор..." мы слышим, пожалуй, целое попурри, но лично я ощутила в атмосфере фильма некоторое количество "озоновых дыр", особенно по линии любви... Продолжать?

ТОДОРОВСКИЙ: Ничего, говорите, я переживу.

СМИРНОВА: Как и все в зале, я смотрела картину с удовольствием, но нам положено анализировать даже удовольствия. Мне кажется, что смешные эпизоды сделаны убедительней, чем драматические, и это происходит из-за приблизительного воплощения декларированной в репликах любви. Что "сердцу хочется ласковой песни и хорошей большой любви", верю, но, как говорится, во флюидах, идущих с экрана, любви не ощущаю. Роман Любы и лейтенанта Полетаева разительно не отличается от отношений между женщиной из СМЕРШа и интеллектуальным ординарцем. Женщины-насильницы – это что-то новенькое в вашей творческой биографии, это абсолютно современная мода нашего кино.

ТОДОРОВСКИЙ: Я бы не сравнивал эти отношения, но какая-то слабина в любовной истории есть, что-то я в спешке просмотрел, особенно со стороны Иры Розановой. Она должна была быть влюблена, как кошка. Она не любит полковника, не хочет ложиться с ним в постель...

СМИРНОВА: С Валентином Гафтом не хочет, а с Евгением Мироновым хочет... Сыграть женщину с таким своеобразным, почти мужским вкусом – непростая актерская задача. Позвольте согласиться с Вами в том, что чего-то Вы в спешке недоглядели.

ТОДОРОВСКИЙ: Возможно. Лейтенантик и жена полковника – это такой страх, такая бессонница. Очевидно, надо было тащить эту линию, но выползла почему-то не очень получившаяся любовь... А Женя Миронов замечательный артист и очень хороший мальчик, восходящая "звезда".

СМИРНОВА: Вам виднее. А мне не дано ощутить, в чем состоит притягательность наших восходящих мальчиков. Жду, когда начнут восходить мужчины... Петр Ефимович, а я ведь подослана к Вам с тайной целью, как буржуин к Мальчишу-Кибальчишу. Мне надо выведать секрет Вашей силы, рецепт налаживания хороших отношений со зрителями. Как Вам это удается?

ТОДОРОВСКИЙ: Никогда не думал об этом специально. Просто каждый должен дуть в свою трубу, играть свою мелодию. Не надо кидаться на то, что не твое. Я, например, однажды снял "Последнюю жертву" по Островскому. Было интересно, но это не мои дела. Смотрю иногда сложные, умные, анатомические фильмы, в которые невозможно включиться, невозможно посмеяться, поплакать, попереживать, –для меня это большой минус, это тоже не мои дела. Знаю, что зритель хочет смотреть полтора часа, что через 5-10 минут после начала картины он должен забыть, что смотрит кино, должен включиться в систему соучастия, кого-то полюбить, кого-то не полюбить. Должен посмеяться или всплакнуть. И совсем не должен думать, пока смотрит на экран, про тему и идею кинопроизведения. Зато потом, дома и на работе, он должен мысленно возвращаться к фильму, обдумывать его смысл, с чем-то соглашаться, против чего-то возражать... А сейчас больше всего надо думать, как продать картину. У меня сейчас такой период, но я в этом ничего не понимаю. Я из неделового поколения. Я за сценарий "Анкор..." получил 12 тысяч, а мой сын, Валерка, за сценарий, который снял Дима Месхиев, 250 тысяч. Мне сказали, что двенадцать, а я: "Двенадцать, так двенадцать". Сейчас, говорят, и миллионы выбивают. Другие люди, другая жизнь, а мы закомплексованные рабы. Я раб.

СМИРНОВА: Так и запишем: созданию хороших фильмов весьма способствует рабство. Смешно?

ТОДОРОВСКИЙ: Но отрицать, что у нас было замечательное кино, тоже смешно. Пусть в этом разбираются философы, а я хочу снять еще две истории. Дело было 20-30 лет назад. Кто-то скажет, что это ретро, а я считаю, что это наше время. Что такое 30 лет по сравнению с вечностью? Ничтожно малый срок. Когда я встречаю фразу "три миллиона световых лет", мне становится страшно. Куда это все уходит? Конец этому есть? Когда ночью вместо сна приходят такие мысли, волосы поднимаются, и надо встряхнуться, чтобы не сойти с ума. И обидно – что же я раньше об этом не думал? Почему я слушал всякие бредни про строительство коммунизма? Какой коммунизм, когда существует понятие: "три миллиона световых лет"?! Это невозможно понять, и я стал верить в какую-то божественную силу, которая знает, как этим управлять. Мы же невесомая песчинка, а каждый ходит такой надутый, важный. Мы переживаем по всяким пустякам, забывая, что вечность отпустила нам только миг... Словом, я хочу снять еще две истории...

СМИРНОВА: Когда и почему Вас потянуло в кино?

ТОДОРОВСКИЙ: На Штеттинском плацдарме, на фронте. Я вообще человек провинциальный, и впервые увидел кинооператора в утреннем тумане, когда мы шли к реке Одер. Мы сбивали немцев к реке две недели, но потом из плавней выползли "фердинанды" с пьяной морской пехотой, и мы преодолели то же пространство в обратном направлении за два часа. Там, смотря на оператора, я подумал: "Какая замечательная профессия. Если останусь жив..." Во ВГИК поступил в 1949 году со второго захода.

СМИРНОВА: Как говорит в Вашем фильме будущая майорша Крюкова, "от теперь я понимаю, за шо вам Героя дали"... Будьте здоровы и снимайте следующие истории.

Жалко, что на бумаге нельзя передать легкий южный говор Тодоровского, автоматически утепляющий его общение с людьми, и, конечно же, обаятельный хрипловатый смех, смех хорошего человека. Может быть, он немножко доигрывает свою простоту, потому что органически не приемлет фальшь, позы и котурны в человеческом поведении. У него столько талантов от Бога, что он не понимает, зачем нужно изображать значительность.

Пожалуй, главный секрет Петра Тодоровского – щедрая природная одаренность. Он – гармонический человек, стихийно владеющий тайной построения аккордов, "согласователь многозвучий", по определению Даля. И совсем несущественно, из чего он создает аккорды в разных ситуациях – из нот на гитарных струнах, из света и цвета в экранном изображении или из жестов, голосов и глаз артистов в эпизоде фильма. Главное, что везде получается.