"ВИШНЕВЫЙ САД" ПРОДАВАЛИ ШЕСТЬ ЧАСОВ

Газета "Крещатик"
02.11.2004
Лилиана Фесенко

Всемирно известный литовский режиссер Эймунтас Някрошюс в прошлом году впервые "предал" труппу своего театра "Мено Фортас" и создал антрепризу с московскими актерами по заказу Фонда Станиславского. Вероятно, столетие первой постановки чеховского "Вишневого сада" побудило выпускника ГИТИСа отдать долги российской театральной школе в виде этого грандиозного проекта, который длится шесть часов с тремя антрактами. Возможно, именно столько наслаждались этим действием театралы сто лет тому назад. Однако постановщик увидел в классическом спектакле совсем другой смысл, другую Россию.

По стилю его "Вишневый сад" больше похож на трагифарс, чем на чеховскую историю. Герои живут в каком-то странном мире. Постоянно двигаются, выполняют гимнастические упражнения, курят, надрывно кричат. В начале спектакля выходит Фирс (Николай Петренко) и колотит ремень, как змею. Потом успокаивается и разбирает вещи жителей дома. Все остальные нервно ждут приезда Раневской. И вот она выходит совсем не там, откуда ждут, а сбоку, тянет за собой кушетку, больше похожую на гроб, и устраивается на ней. Ее исповедь напоминает предсмертную. Но эту Раневскую не жалко, потому что она просто неспособна быть мудрой и счастливой. Всех своих домочадцев толкает в пропасть, которую так легко обойти.

Действие разворачивается каскадом трюков, в котором заложены некие символы. И эти сценические иероглифы иногда просто невозможно разгадать. Так, например, непонятно, почему Петя Трофимов качается на гимнастических кольцах и чуть ли не бьет ногами Раневскую. И зачем в финале всем персонажам на голову надевают бумажные заячьи уши. Нужен Мазай? Просто удивляешься: маститые московские актеры как усердные ученики подпрыгивают на одной ноге, катаются по полу, сильно и больно падают, и непонятно, зачем они все это делают. Но большинство режиссерских находок и метафор поражает. Вишневый сад представлен в виде частокола флюгеров, повернутых во все стороны. Так же беспорядно и существование его жителей. А когда сад продают, дочь надевает на руки Раневской варежки – хозяйка замерзла, замерзла ее душа...

Людмила Маскакова в главной роли похожа на раненую птицу. Она по-королевски женственна и в тоже время нервна и надрывно несчастна. Впрочем, когда она не кричит, а играет тихие сцены, то завораживает намного больше. Когда ее героиня узнает, что сад продан, Максакова на глазах стареет, чахнет, черты лица обостряются. Она не слышит радостной речи Лопахина, а, как безумная, играет с воображаемой птичкой.

Главная неожиданность спектакля Някрошюса – абсолютно новая трактовка образа Ермолая Лопахина в исполнении Евгения Миронова. Без преувеличения, молодой актер играет гениально. Его Лопахин не классический грубый мужик, губящий ради выгоды все прекрасное, которого мы знаем со школьной скамьи. Лопахин Миронова – нервный, чуткий, добросовестный юноша. Он влюблен в Раневскую и в ее мир. Всем сердцем стремится помочь, но его не слышат. И когда он на торгах покупает сад, "прекрасней которого нет на всем свете", то и рад, и печален, потому что страдает душа. Но именно ему предопределено уничтожить деревья, потому что так велит неумолимое время. Иначе не выжить. Он со всей силы бьет кулаком по сцене, словно хочет достучаться до всех своих предков, которые были крепостными крестьянами и проливали пот в этом саду, где Ермолай теперь стал хозяином. Гордость и боль, счастье и раскаянье – все в нем сплелось воедино.

Неожиданна и "монашка" Варя в исполнении молодой актрисы Инги Оболдиной-Стрелковой. Она совсем юная, красивая, но вся согнута от одиночества и несчастной женской доли. Варя любит Лопахина, но не может об этом красиво сказать. И, словно смерч, носится по сцене, вмешивается в разговоры и раздражает других героев. Как и Раневская, Варя – жертва вишневого сада.

В финале на сцену снова выходит Фирс, чтобы сложить вещи. Дом не ломают, а взрывают – полностью в духе нашего времени. Спектакль напоминает лабиринт, полный тупиков. Действие манит в свой удивительный, часто непонятный мир. Странно, но в полночь, когда постановка закончилась, в театре осталась большая часть зрителей, хотя даже физически высидеть шесть часов на одном месте достаточно сложно. Заядлые театралы приходили даже дважды. Однако при всем уважении к таланту Някрошюса, этот спектакль – авторский. Чисто чеховского аромата постановка не сохранила.


[Перевод Ольги Стулень для Официального сайта Евгения Миронова]