"МОЯ БОЛЬШАЯ ЗЕМЛЯ", ЕВРЕЙСКАЯ ИСТОРИЯ, РАЗЫГРАННАЯ СОВЕТСКОЙ ТРУППОЙ

Газета "Нью-Йоркский Таймс"
17.08.1989
Ричард Шепард

Советская пьеса "Моя большая земля", представляемая на русском языке Школой-студией МХАТа в Публичном театре, наталкивает на размышления. Мысли мечутся от сценической реальности к мрачной эпохе, в которой она была создана 30 лет назад.

Драма Александра Галича – о советских евреях из украинского местечка. Три действия переносят зрителя сначала в поздние двадцатые годы, затем в паранойю Москвы середины тридцатых и, наконец, в годы Второй мировой войны и Холокоста. Центральные фигуры действия – Давид Шварц, подающий большие надежды молодой скрипач, и его отец - Абрам, беспробудный пьяница, занимающийскя мелкими махинациями. Стремления отца целиком посвящены будущему сына – чувствительного и эгоцентричного юноши, стесняющегося своего нелепого и прямолинейного папу-плебея, который бурно выражает свои эмоции.

В их жизнь вливается поток людей: старый друг, в 1929 году только что вернувшийся из Палестины, где почувствовал, что не имеет ничего общего с Зионом; великодушный партработник из консерватории, в которой учится Давид, заявляющий: "Я верю, что все действия партии мудры, а если когда-нибудь усомнюсь в этом, наверно, пущу себе пулю в лоб"; соседка-домохозяйка, вся пропитанная Yiddishkeit, "еврейским чувством" (подозревая бывшего палестинца в наличии денег, она замечает: "Когда евреи становятся офицерами, все перестают отдавать честь").

Второй акт происходит в консерватории, где лучшего друга Давида лишают стипендии и исключают из-за того, что его отец – "враг народа". В гости к Давиду приезжает Абрам и производит на всех впечатление неуклюжего громкоголосого деревенщины, который может дать сыну только деньги и любовь. В третьем акте Давид – уже раненый офицер, в бреду встречающий отца с желтой звездой на груди: его убили нацисты во время зачисток в их городке.

Занавес опускается под печальную песню Галича "Когда я вернусь", слова которой связывают все действие воедино и символизируют мысль, что сыновья вернутся к отцам, а авторы – к своим народам. Песня объясняет нам гудки проходящих поездов, то и дело перемежающие диалоги и создающие атмосферу мимолетности, что, возможно, символизирует непостоянство жизни еврейского народа во враждебном окружении. Спектакль не о том, что "нельзя вернуться домой", а о том, что это неизбежно. Галич, умерший в изгнании в 1970-х годах, написал пьесу с абсолютно обьемными, живыми персонажами, а не картонными фигурами, и, немотря на стремление избежать конфликта с властями, принял стойкую моральную позицию в сложных обстоятельствах.

Пьеса трогательно разыграна труппой под руководством Олега Табакова, который сам в 1958 году должен был в ней играть, но московская цензура закрыла спектакль во время репитиций. Молодые актеры искренни, страстны и убедительны, декорации, особенно в сцене в больничном поезде, набитом ранеными, очень скромны, но из-за этого более достоверны. Двадцатипятилетний Владимир Машков блистателен в роли седого отца, которая имеет свой аналог здесь, в иммигрантском театре, часто рассказывающем о конфликте между пожилыми иммигрантами и их детьми, родившимися уже в Америке.

... Если в спектакле есть ритм, это – лаконичные затишья, разбиваемые эмоциональными взрывами: очень удачный прием. Каждому акту предшествует короткий пролог, обрамляющий наступающее действие (прекрасный английский перевод выполнен Александром Гельманом). То, чего не хватает постановке для цельности – а в ней есть определенная эпизодичность – компенсируется ее эмоциональностью и лиричностью

В спектакле, который будет идти вплоть до субботы, есть еще одна потрясающая вещь: это – мысль о том, что в Нью-Йорке в 1989 году ты смотришь пьесу, запрещенную в Москве в 1958. Этот факт наталкивает на размышления: что действительно хотел сказать автор в то время, когда евреи были козлами отпущения безжалостного государства, когда всего за десятилетие до того свет еврейского искусства был расстрелян по приказу Сталина?

Часто кажется, что автор подчеркивает, что евреи – такие же, как и все жители их страны, что они не хотят ехать в Палестину, что они могут быть так же глупы, как любой другой болван, что евреи были не единственными, кто нес бремя русского фанатизма. Но 30 лет назад советские писатели были осторожны, тем более еврейские, незадолго до того заклейменные как "бездомные космополиты", использующие "эзоповский язык". Тенденция критиковать "Мою большую землю" за то, что, осуждая антисемитизм, она в то же время умаляет еврейство, должна быть приостановлена – мы знаем, что Галич написал смелую, антипартийную пьесу, закрытие которой в 1958 году делает ей честь. То, что сегодня может казаться отрицательным, могло быть честным и позитивным – и уж точно отважным – в тяжелое время ее создания.

"Моя большая земля" – вызывающая пьеса, иносказательность которой не только "русская": она отсылает нас назад в те времена, когда правду можно было говорить на свой страх и риск. Это – самый интересный театр из того, что можно сейчас увидеть в Нью-Йорке.


[Перевод А. Барбин для Официального сайта Евгения Миронова]