Линия русской литературы от Сергея Есенина до Владимира Высоцкого, Василия Шукшина и отчасти Сергея Довлатова выстраивается из прозы и стихов, в которых читателю и зрителю позволено и даже предложено путать автора и его героев. Автор словно всегда сидит за одним столом со странными, безнадежными и такими славными своими персонажами, как и они – близкий к слезам, к разгулу, к немыслимым и диким поступкам. Автор никогда не возвышается над своими героями, он им ровня, а то и ставит себя ниже их.

Эта гениальная смиренность рождает ответную любовь тех, кто и высмеивается, и показывается в неприглядном виде. Поют Высоцкого и Есенина, знают наизусть Шукшина и Довлатова, выражения и присказки их героев уходят в народ, словно были только одолжены у него.

Литературный спектакль

Спектакль московского Театра Наций, завершивший фестиваль "Золотая маска в Эстонии", начинается с того, что выходит простоватого вида парень в костюме не по росту из 60-х годов минувшего века и рассказывает, что, мол, все артисты, художник, режиссер ездили в родное село Василия Шукшина Сростки, привезли оттуда впечатления и фотографии.

И эта поездка, которая неким знаком вошла в спектакль, вовсе не приблизила постановку к "почве" и "судьбе", но как бы от противного – подчеркнула некоторую эстрадность, отстраненность, утрированность и шаржированность героев. Режиссер из Риги Алвис Херманис ездил на родину Шукшина не для вдохновения, но для того, чтобы получить внутреннее право отстраниться от истоков прозы писателя.

Гладкий деревянный настил, длинная скамья, на которой, лузгая семечки, сплетничая, выпивая, обнимаясь, рассказывают истории Шукшина артисты, а за их спинами меняются фотографии деревенских видов и реальных сельских людей.

Это литературный спектакль: каждое слово Шукшина прочитано, понято, облюблено, оно так ладно пригнано к другим словам, что гвозди не нужны, что слышен каждый звук, летящий, бегущий и спешащий к зрителю. Ни малейшего насилия над текстом – передана та естественность "неестественного" искусства, которая и позволяет обливаться слезами над вымыслом.

Герои Шукшина – люди нелепые, страстные, влюбчивые, разгульные; жизнь с ее унылыми законами им тесна, им воли хочется, праздника и счастья, да где же их найти! Вот они и гибнут со всеми "золотыми россыпями" своей души.

И Чулпан Хаматова, и Евгений Миронов, преображаясь от рассказа к рассказу, становятся частью шукшинской речи, ее производной, словно они проросли этой прозой, родили ее заново. Они меняют костюмы и грим, но на самом деле могли бы и без этого обойтись – все способны вырастить в себе самих!

Десять рассказов

Спектакль заканчивается самым, на мой взгляд, лучшим рассказом Василия Шукшина "Степка", где герой Евгения Миронова возвращается в родное село – бежит из заключения за три месяца до конца срока – потому что нестерпимо соскучился по родным.

Побег нелеп, погулять дадут только несколько часов, придет за ним милиционер, которому сдастся он безропотно и покорно. Зачем же бежал, зачем не дотерпел? А потому, что не мог больше терпеть. И вот эта иррациональность, близкая одновременно к идиотизму и величию, сыграна Мироновым с потрясающей правдой.

Чулпан Хаматова, сыгравшая немую сестру героя, в мычащей любви и преданности накалила атмосферу до достоевского страдания; ее не могли оторвать от брата; а в самом финале она, медленно, косноязычно превращаясь из немой героини в автора, обретает речь. Словно дает понять, что Шукшин говорит от имени всех немых, обездоленных, не умеющих постоять за себя словом.

Всего в спектакле представлено десять рассказов, не все они равноценны: где-то проглядывает просто эстрадный номер, как в "Сапожках" – муж купил жене чудеснейшие белые сапоги, истратил уйму денег, а они оказались малы...

Но дело ведь не в этом, а в том, что сапожки напомнили героям о любви, позабытой за трудной жизнью. Вся семья натягивает на героиню сапоги, сапоги не лезут, зал смеется, но за смехом и шаржем смазанной оказалась щемящая нота рассказа.

Но это так, придирки. А великолепный спектакль оставил ощущение праздника литературы и театра, которые не поссорились, не отменили друг друга, но получились неразделимыми.