Самое крупное событие этого театрального лета, безусловно, спектакль литовского режиссера Эймунтоса Някрошюса "Вишневый сад". Някрошюс – один из ведущих мировых театральных режиссеров. Драматургия Чехова нам знакома, но спектакли Някрошюса сложны в восприятии. Вот почему мы вновь обратились к Марине Барешенковой, нашему бессменному ведущему рубрики "Чистое искусство", чтобы она объяснила, рассудила и подала на блюдечке с голубой каемочкой.

— Скажите, пожалуйста, два слова о режиссере Эймунтасе Някрошюсе. Почему он велик?

— Литовская режиссура – это целая мощная струя, появившаяся в Литве. Она как Станиславский. Корни древние. Я не буду называть имена, которые никто не знает, но из знакомых, например, Римас Туминас, который поставил "Играем Шиллера" в "Современнике" и "Ревизора" в театре им. Евг. Вахтангова. Существует не то что бы школа, а литовский менталитет, который каким-то образом подходит для театра.

Для меня это тоже парадокс – почему не эстонские режиссеры, не латвийские, почему именно литовские режиссеры так пробивают театральный мир. На мой взгляд, театр ближе всех подходит для саовыражения их творческих талантов. Это в природе национальности. Литовские режиссеры похожи по методу работы: без застольных периодов (застольным периодом в театре называется самое начало репетиций, когда и актеры, и режиссер сидят за одним столом, и идет читка пьесы с объяснениями режиссера – Ред.), без объяснений, какими-то другими ходами пробиваются к актеру и делают роли, спектакли. Существуют похожие приемы, методологии, игровые моменты, незацикливания на переживаниях и психологии. Вот что такое литовская режиссура.

Всем известно, что Някрошюс не просто литовский режиссер, а всемирно известный режиссер, человек, который войдет в анналы театральной истории, как Станиславский. Спектакль, который он привез в Москву, сделан с русскими актерами, со знакомыми нам звездами. Для кого-то даже были неожиданными те результаты, которые показал Някрошюс в "Вишневом саде". Если говорить о профессионалах-критиках, которые судили об актерах, то все скептически относились к Максаковой, потому что в последнее время у нее не было ярких театральных удач. Если говорить о Миронове, то к нему тоже достаточно прохладно относились, потому что и он на тот момент был не на самом пике театральной популярности и славы...

— А фильм "Идиот"?

— "Идиот" – это киношная работа, и к ней тоже неоднозначное отношение. И вот Някрошюс сделал то, чего никто не ожидал, а русские актеры показали себя с таких сторон, которые в них никто даже и предположить не мог! Например, Евгений Миронов, который всегда был такой субтильный, инфантильный, для кого-то даже какая-то женственность в нем была. Он всегда был интеллигентным, утонченным Мышкиным. Здесь он выглядит мужчиной, настоящим мужиком, Лопахиным. В нем появилась мужская харизма. То, что этому актеру несвойственно. Здесь он рациональный, прагматичный человек, который знает, что он хочет. Если говорить о Максаковой, то, на мой взгляд, здесь в полной мере раскрылся ее драматический талант, ее глубина, ее интеллект, который всегда присутствует в каждой ее роли. Но в то же время он раскрылся под другим углом – очень сдержано и очень глубоко, не расхристанный трагизм, без истерии, без слез; то, что потрясает, что остается у зрителя, когда он выходит после спектакля.

— Про Максакову и Миронова я поняла. А Петренко, который играет Фирса?

— Что касается Алексея Петренко, то здесь я не могу сказать, что это абсолютная удача для актера. Такого Петренко мы тоже видели, правда, у него не было в последнее время ролей умирающих стариков. Он играет этакого символа цивилизации, которая умирает. То-есть это уже не живой человек, а человек, который должен умереть. В силу своей природы у него очень мощное нутро, немного даже агрессивное, на мой взгляд. Есть в нем какая-то внутренняя агрессия. Может быть, она Някрошюсу была нужна как внутреннее сопротивление, которое не прописано в словах, а которое должно быть, чтобы не совсем так уж безоговорочно победили "Лопахины".

Гаева играет Владимир Ильин, замечательный, мягкий актер. Удивительно, что Някрошюс не просто нашел новые краски для персонажей пьесы, а нашел актеров на роли. Это такое мощное попадание, здесь не надо было никому ничего приращивать и приживлять, втискивать в прокрустово ложе амплуа. Наоборот, он как знаменитые режиссеры, которые годами искали актеров на роли своих фильмов. Вот, например, Висконти искал мальчика, который играет в "Смерти в Венеции", года три или пять по всему миру. Так же и Някрошюс не просто набрал знаменитостей и сделал этот "Вишневый сад", а, наверное, годами сопоставлял эти роли и наших актеров и нашел эти попадания. Владимира Ильина, который известен по ролям в фильмах Михалкова, я даже и не видела в театре. Его брат – Александр, в Маяковке работает. А Ильин с его мягким и подвижным актерским нутром, живчик такой, здесь играет художника в широком смысле слова. Отчего он такой метательный, рассеяный? Оттого, что он художник. Это самое главное зерно роли по Станиславскому. У Някрошюса он в таком бархатном берете. Творческая, мечтательная натура. Все забывает. Забывает пальто надеть. Поэтому он приходит совершенно убитый после торгов. Ильина всегда использовали как характерного актера, а здесь он предстал глубоким психологичным драматическим актером, при условии, что его немножко ироничный облик естественно лег на сущность художника. Ведь художник – существо тоже немного ироничное. Он творец, созерцает и выдает творческие выводы.

Шарлотта, которую играет Ирина Апексимова – существо одинокое, и это одиночество гипертрофированно у Някрошюса. Он даже отнял у нее игру, за которую она могла бы спрятаться. Она играет и с ружьем, и с персонажами, и по тексту у нее какие-то отстраненные фразы. В общем, это такой символ одиночества.

Петю играет Игорь Гордин из ТЮЗа, замечательно играет. Петя абсолютно не банален в этом спектакле. Он агрессивен. Петя здесь – другое поколение, другое начало. По идее, он должен был быть ближе к Лопахину, что, в общем-то, было во всех практически "Вишневых садах". Петя состоял в когорте Лопахиных. Пусть он идет другим путем, но он тоже хочет нового светлого будущего, и он за это прошлое, за эти деревца вишневые не держится. Но в Пете Някрошюс в первый раз показал жестокость и агрессию. Именно в Пете Трофимове – в этом неудачнике, недотепе, в "вечном студенте" – он показал комплекс "широк человек, да сузить бы его": много у него мыслей и мыслит он хорошо, но не работает и не учится, и в то же время хочет мир преобразовать. Потенциальный Раскольников, который может и старушку убить запросто. А потом скажет: я убил, потому что у меня идея высшая была. В спектакле есть сцена, где Петя откровенно начинает драться с Раневской. Причем он так дерется, что пинает ее ногами, и в спектакле, который я видела, он пнул ее ногами и было видно, что попал в живую актрису, которая на секунду даже растерялась, ей было больно. И это была такая пауза страшная. Гордин – это актер, который всегда был с мягким, нервным нутром, от него не ожидаешь такой агрессивной жестокости. Здесь Петя Трофимов жесток, как революционер. Някрошюс, который понял жестокость всех революций и испытавший на себе последствия всех этих преобразований, в какой-то степени этим персонажем отомстил за всех несчастных и погубленных ради высших целей. Петя Трофимов своей жестокостью дискредитирует свои идеи по ходу действия. Он говорит прекрасные слова, сулит счастливое будущее Ане, но в то же время он смешон в своих деяниях, он человек, который будет идти по трупам, и ему плевать, что будет после него – "после меня хоть потоп".

— Да, спектакль гениальный. Но как смотреть его шесть часов подряд? Как зрители реагируют на это?

— Представьте, что Вы берете пьесу "Вишневый сад" и читаете ее как детектив, роман или мелодраму. Вы хотите узнать, чем начнется и чем кончится пьеса, читаете ее подробно, как Библию, соотнося каждую строчку с собственным опытом, собственным мироощущением. То-есть, Вы погружаетесь в драматургию на уровне психоанализа. Не надо себя насиловать – если уж не пошло, то и не пойдет. Но, в принципе, не надо думать, чем кончится, а надо спокойно все это читать, воспринимать и думать. Согласитесь, что, когда читаешь гениальные книги, время от времени думаешь про себя: "О! Я тоже так считаю", или "О! Такая же ситуация, как у меня". Интерес к произведению возбуждает то, что сформулирована мысль, о которой ты раньше думал. Мы тоже все это переживали, все это прошли: и безответную любовь, и ощущение одиночества, и самоощущение себя в этом мире, и дискомфорт бытия, который испытывает время от времени каждый. Я уже не говорю про перестройку, которую мы пережили, потерянное поколение, невозможность найти свое место в этом мире. Я хочу сказать, что история, которая разыгрывается в пьесе "Вишневый сад", современна для каждого зрителя. Някрошюс прочел эту пьесу как человек, который вне суеты. Не просто походя прочел, а наполнил смыслом, нервом, душой. И сделал из этого мощную историю, сделал катехизис. Что удивительно, здесь Чехов воспринимается как бестселлер, проникающий в душу, и в то же время бестселлер, который вне времени. Не однодневка – сейчас прозвенит, а завтра про нее забудут. Не что-то авангардное, непонятное никому. Это позабытое и вновь ожившее прошлое, которое воспринимается как твоя история.

Да, он начинается в шесть и поздно ночью заканчивается, в двенадцать. Моя подруга не досмотрела до конца. Ей не понравилось, она ушла. Ей не понравилась игра актеров. Может быть, потому, что это было непривычно.

— Конечно, у всех перед глазами совершенно определенный образ того или иного человека, не говоря уж об актерах, которых мы привыкли видеть в любимых фильмах. У нас на глазах шоры.

— Да, шоры, которые мы не можем раздвинуть. Людмила Максакова, которая у нас у всех ассоциируется с успешной, красивой, интеллектуальной женщиной с широкими жестами и неязвительными колкостями. Максакова, которая каждый жест углубит и как конфетку преподаст. В этом спектакле конфетности, оберточности образа Максаковой как большой профессиональной актрисы нет. Она выходит на сцену как неизвестная актриса, которая разрывает сердце. Разрывает сердце на полутонах. То, что мы всегда видели снаружи – крик, слезы, – всегда умно, тонко, безупречно. Но здесь эта безупречность и профессионализм воспринимаются как гениальность: когда нет швов, не видно ни интеллектуальности, ни оберточки, ни умелости актрисы. В первую очередь, мы видим Раневскую. Мы видим персонаж, а потом уже вспоминаем, что этот персонаж играет актриса Максакова. Здесь ее привычный образ теряется, растворяется в персонаже. А персонаж намного больше, чем актер. Вообще это целая тема, как актер подменяет собой персонаж. И наоборот. В основном, конечно, актер подменяет персонаж. Особенно часто это встречается у больших актеров. А здесь Раневская, Треплев, Дуняша, Фирс потрясают. Происходит раскрытие автора, происходит рождение Чехова на сцене как неизвестного для зрителя драматурга. Многих это и отталкивает. Человек подчас не готов к другому восприятию, не готов расширить свое сознание.

— Конечно, это испытание для зрителя. Наверное, надо как следует подготовиться, чтобы получить от спектакля суперощущения?

— Главное – не зацикливаться на своем представлении, а просто воспринимать текст Чехова как откровение. Причем не надо специально готовиться к тому, что эта тема для тебя – откровение. Это и так цепляет, потому что эта история проходит через каждого. Моя другая знакомая, которая посмотрела этот спектакль, позвонила мне и сказала, что она рыдала весь вечер. И когда я спросила, что случилось, она сказала: "Я тебе не могу этого открыть. Просто эта история про мою жизнь". Там есть какие-то внутренние темы, которые зритель только для себя и откроет. Просто от силы воздействия спектакля человек снова переживает эту драму и происходит очищение. Обидно будет, если кто-то не досмотрит спектакль до конца. Чехов светел и непессимистичен, хотя история эта грустная.

— Это светлая грусть? Шаг в будущее? Будущее-то впереди есть?

— Оно есть. Ты проявляешься в этом спектакле как зритель, как глубоко чувствующее и мыслящее существо. Это крайне редко в театре происходит. Потому что девяносто процентов сценического времени зритель отсутствует, и только в какие-то кульминационные моменты подключается. А потом говорят: "Ну, как спектакль?" – "Ну, ничего, там такая сцена была...". А тут шесть часов – сплошные сцены. И тебя спрашивают, ну, как спектакль. Ой, отстань, дай пойду отрыдаюсь в подушку.

— Какая в спектакле сценография, костюмы?

— На сцене нет вишневого сада. Как по Библии: слово, сказанное вслух, есть ложь... Главным героем являются люди, которые этот вишневый сад символизируют собой. Их расстреливают в финале, как срубают вишневый сад. Вишневый сад – это их живые сердца, это люди, поколение. Гибель вишневого сада – это гибель цивилизации. Поставь он это дерево, и всем уже все ясно: а, вот опять вишневый сад!

Костюмы универсальные, функциональные, вне времени. Там вообще нет ничего лишнего. Если говорить с формальной точки зрения, это актерский спектакль, где нет ничего отвлекающего. Никаких спецэффектов, умопомрачительных декораций, перемен костюмов. Там каждая деталь – другое состояние души. Это другой человек. В финале Раневская выходит в платье, на котором вышиты ласточки, и этими же ласточками разрисована в финале кулиса как символ улетающей птицы, которую застрелят.

— А сколько Някрошюс его репетировал?

— Я знаю точно, что репетировал он его около двух месяцев и выпустил довольно быстро. Он сначала репетировал у себя в театре, в Литве, на небольшой сцене. Причем наши актеры привыкли, что должен быть застольный период, разбор пьесы, разъяснения: что делать, куда двигаться. А здесь Някрошюс долго вообще ничего не говорил и не объяснял. Он просто говорил, как настоящий литовский режиссер, ты зайди туда и сделай то, на уровне простых физических действий. А потом, мне кажется, что он работает не словами, а, как настоящий психоаналитик, корректирует психологию актера. Например, когда Максакова-Раневская репетировала свои монологи, он просил Симеонова-Пищика говорить громче, или гипертрофированно громче, или влезать кому-то с дурацким вопросом, и Людмила Васильевна никак не могла осознать, что ее все время перебивают, заглушают. Причем заглушают другие актеры. В результате сама актриса поняла, что здесь не надо кричать, не надо таких чувств.

Дуняша-Яновская, например, вышла на сцену, не зная какой играть образ, и стала задавать вопросы режиссеру: что она чувствует в это время, "кого люблю", "кого хочу" – и вдруг Някрошюс говорит: "Надо что-то сделать с волосами". Дуняша говорит: "А что с волосами?" "Ну, ты мне сделай, ну, типа Анжелы Девис. Нет, не так! Торчком, торчком чтобы волосы стояли!" И она в каком-то безумии сделала себе на голове ирокез, посмотрела в зеркало и увидела образ девочки-пацанки. Не надо ничего уже объяснять!

Проблема – как это все поглотить и воспринять зрителю, который не подготовлен к такому мощному вливанию театрального искусства. Я смотрела спектакль на одном дыхании, мне не было вообще никакого дела – сколько времени, и все эти три антракта, которые длятся каждый по полчаса, пропадали, потому что было такое ощущение, что пауз нет, действие начинается и заканчивается. История жизни, история цивилизации, если шире, то история человека в развитии в конце двадцатого века. Темы, на мой взгляд, избитые, которые содержатся в "Вишневом саде" и все прекрасно знают, что эта история о зарождении нового человека, о гибели... Школьная программа, скукота, омертвелые понятия – у Някрошюса они как бы в живой воде искупались и предстали в мощном трагическом свете. Потому что зарождается новая цивилизация, и Лопахин, который срубил вишневый сад, уничтожил прошлое и построил нечто новое – все это в конгломерате возникло и заиграло в живом мощном ключе. Конечно, понятно, что новое поколение, новое мышление, новая цивилизация – все давно уже рождено, мы уже привыкли к современным вливаниям, и никого уже не шокируют Лопахины, и даже интеллигенция как-то смирилась с этим. Някрошюс снова раскрыл эту рану, разбередил и в укрупненном виде показал, что есть Раневская, Гаев и что есть Лопахин – не осудив ни тех, ни других, абсолютно объективно показав все стороны вещей и корни, за которые мы должны держаться.

В финале спектакля наши любимые герои прячутся за бутафорские деревья и раздается фонограмма выстрелов. Они еще надевают маски зайцев, и их расстреливают автоматной очередью. Как охота. В финале итог абсолютно чеховский, никакого тут авангарда нет. Это естественный, родной спектакль. Он абсолютно не отходит от авторской идеи, он, наоборот, ее углубляет. И вот эти гибель и зарождение новой цивилизации – нормальный процесс. Спектакль не обсуждает это, он показывает трагизм данного перелома, переходного периода, и ты, смотря эту историю, эту мегатему, которая каждую секунду пульсирует и пробивает тебя, выходишь после спектакля, как после какого-то шокирующего психоаналитического акта, как будто над тобой кто-то серьезно поработал. И ты выходишь, наполненный слезами, гневом, катарсисом, и перебаливаешь эти проблемы, и понимаешь многое в этом спектакле. Он не то что бы проявил давно забытое, хрестоматийное и скинул пыль, нет, он будоражит, проникает и развивает тебя. Это школа мысли, духа.