Премьера "Вишневого сада" в постановке Эймунтаса Някрошюса – чудеса обольщения, птичий щебет, убитые зайцы и неожиданные роли

Мало кто верил, что это действительно произойдет: что сам литовский гений все-таки решится, не даст в последнюю минуту отступного и выпустит в Москве спектакль со столичными артистами. Видимо, необходимость в последние годы работать с жесткими западными контрактами заставила Эймунтаса Някрошюса смириться с тем, что однажды данное согласие и поставленный срок непоколебимы. А то ведь мы знаем историю о том, как он отказался выпускать почти совсем готовую "Кармен", о которой до сих пор в Вильнюсе ходят легенды, или как долго колебался, но все же не дал себя уговорить ставить "Гамлета" с Олегом Меньшиковым.

Надо сказать, на этот раз Международный фонд имени Станиславского, решившись к тройному столетию – пьесы, постановки ее во МХАТе и смерти Чехова – на такой проект, пустил в ход все резервы обольщения. Заслал в Вильнюс на уговоры представительную делегацию во главе с самой Людмилой Максаковой, особо уважаемым Някрошюсом шекспироведом Алексеем Бартошевичем и еще одним знаменитым театроведом, а заодно земляком режиссера Видасом Силюнасом. Обещал свободу во всем: выборе актеров, постановочной группы и сроков работы. И дал возможность первые двадцать дней репетировать в Вильнюсе, тем самым лишив московских звезд возможности отвлекаться.

Московские репетиции шли 45 дней в новом культурном центре СТД РФ, там же планируется показать и пять премьерных спектаклей, отчего центр теперь считается генеральным спонсором проекта, осуществленного Фондом Станиславского и някрошюсовским театром "Мено Фортас", предоставившим постановочную команду. Главные же деньги на этот недешевый проект, как выяснилось, выделило правительство Москвы в рамках программы "Открытая сцена", и этот факт вызывает большое недоумение. Программа "Открытая сцена", насколько мне известно, была задумана для поддержки нового, экспериментального театра и молодых, независимых групп, не имеющих другой возможности найти сцену и заявить о себе. Очевидно, что при профессиональном продюсировании было вполне возможно найти сторонние, спонсорские деньги на проект, в котором участвуют звезда мировой режиссуры и известнейшие артисты Москвы, а не разбивать ради этого "детскую копилку". Поскольку как бы ни урезал размеры своего гонорара Някрошюс, любящий Москву, где когда-то учился, ясно, что "Вишневый сад" съел в бюджете "Открытой сцены" деньги, на которые могли бы осуществить свои проекты несколько скромных экспериментальных групп. Впрочем, все это – политика. Поэтому лучше я расскажу о "Вишневом саде".

Спектакль у Някрошюса вышел невероятно длинным: он идет с тремя антрактами и длится больше шести часов, что не так легко выдержать в небольшом душном зале Культурного центра. Удивительно, но время здесь не только не сжимается по сравнению с реальным, как это обычно бывает в театре, но даже растягивается. В начале четвертого акта Лопахин говорит, что до поезда осталось ровно 47 минут и через двадцать минут надо на станцию ехать, но мы-то знаем, что герои не уедут из дома еще час, пока будет длиться действие. А может, они просто безнадежно опоздают на поезд. Впрочем, известно, что поначалу все някрошюсовские спектакли длятся по много часов, но под давлением продюсеров ему в конце концов приходится их сокращать так, чтобы зрители успевали хотя бы на последние автобусы. Оттого и принято считать, что Някрошюс не любит слова и всегда режет пьесы. Но пока, на предпремьерном просмотре, текст Чехова был абсолютно цел.

Пока в этом спектакле есть много загадочного, не до конца проявленного, напряженного, и видно, что спектакль еще будет меняться. Те, кто постарше, замечают в нем переклички с "Вишневым садом" Эфроса, который Някрошюс очень любил. Тем самым спектаклем на Таганке, где действие происходило на кладбище, а Лопахина играл Высоцкий. У Някрошюса Лопахина играет Евгений Миронов, играет хорошо, и видно, что будет играть еще лучше. Он впервые для себя пытается быть не мальчиком-неврастеником, а настоящим мужчиной – с крупным и резким жестом, устойчивостью, уверенностью и напором. Все это получается, но в его глазах остаются все та же нежность и тревога, и ясно, что этот диссонанс много даст спектаклю в будущем. ...

Говорить про артистов и про то, что кому из них придумал Някрошюс, можно долго. Про странную Раневскую – Максакову, некогда так убитую смертью младшего сына, что рассудок ее пошатнулся и теперь в моменты особенно сильных потрясений ей становится нехорошо: она то впадает в ступор и никого не узнает, то ложится на пол или бегает по комнате, пытаясь уложить по-своему людей и предметы. Про Фирса – Алексея Петренко – единственного хранителя духа старого дома, пугающего всех, как огромное привидение. Про совершенно неожиданного Петю – Игоря Гордина – не облезлого прекраснодушного студента, а очень вспыльчивого молодца, вероятно, от комплексов готового засадить в лоб всякому, не дожидаясь нападения или обиды. Про саму Аню – неизвестную мне очаровательную Юлию Марченко, похожую на литовских героинь някрошюсовских спектаклей: длинных, тоненьких и по молодости наивных и дурашливых. Про сутулую, мужиковатую Варю – Ингу Оболдину, которая с такой надеждой и готовностью к любви улыбается навстречу Лопахину, что только тоска берет от понимания, что это несбыточно.

В "Вишневом саде", который обычно ставят как историю о разоренном дворянском гнезде, на этот раз невероятно много любви, так много, что именно она, вернее ее невозможность, оказывается главной темой спектакля Някрошюса. ... Впрочем, в этом "Вишневом саде" так много всего придумано и настолько нет, в отличие от прежних някрошюсовских спектаклей, какой-то единой центробежной силы, собирающей все в плотный клубок, что можно говорить о самых разных темах и сюжетах, звучание которых то возникает, то обрывается за эти шесть часов. Каждый из зрителей будет рассказывать свое, словно слепые, ощупывающие слона. Хотя никто, конечно, не забудет финал сцены возвращения с торгов, когда Лопахин кричит: "Музыка, играй отчетливо! Пускай все, как я желаю!". И вместо музыки в саду звучит птичий щебет, все громче и громче, доходя до такого оглушительного хора, что впору бежать. А сам Някрошюс, вероятно, чтобы не мучить зрителя, старающегося все изумительные осколки собрать в цельную картинку, подбрасывает ему совсем простую и прямолинейную метафору. Охоту на зайцев. "Зайцы" раскиданы по всему спектаклю: то девушки под руководством Шарлотты разыграют домашний спектаклик про бедных зайчиков, которые "вышли погулять", то носятся с пушистым зайцем-игрушкой. А в финале все герои, выстроившиеся на заднем плане сцены, наблюдая из-за леса флюгеров за кряхтеньем оставленного Фирса, надевают бумажные заячьи ушки, и тогда начинают грохотать выстрелы. Под этот грохот и закрывается занавес.

Безобидных зайчиков, конечно, жалко, но все же хочется, чтобы к сентябрю, когда спектакль будут восстанавливать для показа на большой сцене губенковской Таганки, Някрошюс решил от этой простой подсказки отказаться. Мы лучше сами подумаем.