ОБЫКНОВЕННЫЕ МЕТАМОРФОЗЫ...

Газета "Молодежь Эстонии"
Е. Шашкина

15 февраля на сцене Русского культурного центра театр под руководством Олега Табакова играет "Обыкновенную историю" по роману И.А. Гончарова

И в 1847-м, в пору открытия читающей публикой "Обыкновенной истории" Ивана Гончарова; и 27 лет назад, когда московские зрители увидели спектакль Галины Волчек; и нынче, три года спустя после премьеры все той же "Истории" в постановке Олега Табакова, на гастрольном спектакле его театра-студии, – все говорили и говорят: "Как современно". Сколько неоригинально это замечание, столько и верно. Гончаров "сделал" своих Адуевых для России на века.

Первая сценическая версия "Обыкновенной истории" (пьеса Виктора Розова) в "Современнике" с Михаилом Козаковым (Адуев-дядюшка) и с Олегом Табаковым (Адуев-племянник) стала театральной легендой. Предвкушением, предчувствие поставленного в первые "заморозки" обжигающего душу спектакля шестидесятников вспомнились "оттепельные" стихи Евтушенко: "Очарованья ранние прекрасны. Очарованья ранами опасны... Но что с того – ведь мы над суетой к познанью наивысшему причастны, спасенные счастливой слепотой...".

Где они теперь – "очарованные лица среди неочарованной толпы"? Времена похожие, да иные. И нравы, и очарованья, и разочарвания, и "карьера и фортуна", и демоны, и ангелы – не те. Все жестче, грубее, прямолинейнее, откровенней. Трагикомедия оборачивается трагифарсом в обеих реальностях – жизненной и театральной.

Табаков, в свое время незабываемо сыграв печальную судьбу очарованной юности в неочарованном мире, обаятельнейшего и дерзновенного покорителя столицы – последнего романтика, решился на пожилую роль "всезнающего змия". Новый Саша Адуев (Е. Миронов) вбегает в свое будущее. Перепрыгивает порог чудесной комнаты, где изящная ореховая мебель, портьеры всех оттенков охры, словно светятся комфортом и довольством (художник А. Боровский). Эстафета поколений, как шутили на похоронах "оттепели". Новенький тоже будет разделан "под орех".

Племянник бросается к дяде "на ручки". Криком кричит об идеалах. Выплескивает на терпеливого родственника ушат радужных надежд. Ошарашивает творческими притязаниями. Трясет кудрявой шевелюрой и взбрыкивает, как лошадка Пржевальского, на каждую изреченную дядюшкой скучную истину. Юноша Адуев яростен, напорист, весь – порыв, буря, натиск. Обаятельным его и в бреду не назовешь. Он лишь трогателен вопиющей (буквально) наивностью своей молодости. А речи его? "Дико говоришь, Азия", – и дядюшка прав. Это совсем другой мальчик – со "знаком качества" 90-х годов.

...Нельзя не любить свою молодость, даже если сегодня она кажется такой глупой. Петр Иванович Адуев смотрит добрыми, любящими, любующимися глазами на неугомонного, не снисходящего до людских слабостей Сашеньку. Не поучает – предостерегает, смягчая юмором всякую сентенцию. "Дядя шутит". Живет и дает жить другому.

Александр Федорович Адуев становится по ходу действия все прилизаннее прическою и противнее нравом. К финалу же приходит прямо-таки булгаковским Шариковым. Сам себя "разделал под орех", заплатив недешевую цену за новое очарование – ореховую столешницу с синим сукном и богатенькую невесту. Самая громкая в его шумном существовании на сцене реплика звучит торжествующе и победительно: "Поясница!..". Добыт, как орден за служебное рвение, радикулит – "знак отличия всякого делового человека". Адуев-племянник сердце с жизнью благополучнейше помирил. Но печален, скорбен даже, последний взгляд дядюшки на племянника – словно на похоронах собственной молодости.

Герои обменялись обаянием и судьбами. Метаморфозы, впрочем, обыкновенные. Другие вызваны вперед, и они – по опредлению – другие. Время все лечит, лечит, глядишь, и залечит до смерти. Поправляет, корректирует... На что ж пенять более? Вот и Евтушенко в то давнее стихотворение внес ма-аленькую поправочку: "неочарованную толпу" превратил в "разочарованную". Как современно.