ВОЗВРАЩЕНИЕ В АД

Газета "Коммерсантъ" №12
31.01.1996
Роман Должанский

Премьера в театре "Современник"

В театре "Современник" состоялась премьера спектакля "Карамазовы И АД". Созданную Николаем Климонтовичем инсценировку "Братьев Карамазовых" поставил художественный руководитель Центра имени Мейерхольда Валерий Фокин. Это первая работа Фокина в "Современнике" за десять лет, прошедших с момента его ухода из театра Галины Волчек.

Новый спектакль Фокина состоит из перечисленных в программке тринадцати эпизодов. "Чертова дюжина" – знак общения с нечистой силой; именно мотив взаимоотношений персонажей Достоевского с адом и его посланцами вытянут из романа создателями спектакля.

Несмотря на некоторую сумбурность пьесы Климонтовича ("на темы позднего Достоевского" – так обозначен ее жанр), спектакль "Карамазовы И АД" можно назвать образцовым примером сценической трактовки классического произведения. Образцовым не в том смысле, что спектакль дает объективное представление о романе, а как раз наоборот: взгляд на "Карамазовых" предельно избирателен, субъективен, и сам канонический текст будто пропущен через поляризатор.

Но Фокина волнует, конечно, не театр слов, а театр эмоциональных состояний, или, как он сам это называет, "театр чувственного сюжета". На этот раз таким сюжетом стали наваждения сходящего с ума Ивана Карамазова – Фокин успешно вступает в дискуссию с популярной сегодня театральной тенденцией уводить Достоевского подальше от "проклятых вопросов", мрачных бездн и проявлений душевного нездоровья. Но и Фокина интересует, разумеется, не медицинская патология, а художественное воплощение мук раздвоенного сознания. Ад оказывается в "Карамазовых" не столько конкретным местом посмертного наказания грешников, сколько вымышленным пространством безумия, последним видением Ивана. Но здесь, как в "настоящем" аду, хозяйничают два черта – один "ретроградный", другой "с направлением". Именно они, уже после смерти папаши Карамазова, проводят дознание, своего рода следственный эксперимент над Иваном. Средний брат в "аду" заново проходит путь терзающих его душу сомнений. Круг земных персонажей сужен до тех, кто непосредственно связан с ивановыми искушениями. Здесь только два его брата, поднятый из гроба Федор Павлович (старый шут в мастерском исполнении Игоря Кваши тоже приобретает черты какой-то жалкой нечисти), Смердяков и старец Зосима. Женщин нет: адские страсти – страсти мужские.

Но голоса женские в спектакле все же звучат. Постоянный соавтор Фокина, композитор Александр Бакши, сочинил тонкую и загадочную звуковую партитуру. Таинственные голоса доносятся то с бельэтажа, то со сцены, то откуда-то из фойе. Цокоты сменяются стонами, мелкие смешки – церковными песнопениями, хлюпающие присвисты – горячечным дыханием. Звуковые междометия сливаются в единое шуршащее наваждение, а через минуту рассыпаются мерной капелью. Приглашенный из Польши художник Вольдемар Заводзинский представил на сцене ад не то как выдолбленную в дереве глубокую сырую пещеру, не то как большую комнату полуснесенного, запущенного дома, где штукатурка отслаивается от стен. Эта конструкция выдвинута в зрительный зал и защищена, точно выставочный макет, по бокам и сверху плексиглазовым футляром.

У ада нет дверей, лишь невидимые потайные щели. И только единожды отворяется задняя стена, выпуская в клубящуюся дымом пустоту умершего Зосиму. Если в таком аду снятся сны, то в них может присутствовать даже святой старец. Впрочем, Зосима Михаила Глузского существует в спектакле скорее как знак – с исчезновением его дьяволиада разворачивается во всю силу; черти глумливо затягивают "Ныне отпущаешь...". Допрос Мити они проводят слаженно и бодро, точно отработанное упражнение. Черт "с направлением" Александра Кахуна сдержан и молчалив. "Ретроградный" же черт Авангарда Леонтьева с Иваном убедителен, по-своему обаятелен и даже мудр в своей хитрости. Он ведет жертву к пропасти, приманивая ее почти житейским здравомыслием.

Назначая на главную роль Евгения Миронова, режиссер вроде бы рисковал. Киноимидж открытого и честного героя противоречил образу Ивана Карамазова. Но Миронов решил по-настоящему сложную задачу – до поры спрятав маску простодушия, он приберег ее к финалу, когда привычные черты его актерского обаяния проступают уже признаками обреченности и полного опустошения. Роль действительно удалась. Миронов играл и играет на сцене немало – и в табаковской студии, и в "Орестее" Петера Штайна. Но первая настоящая театральная удача пришла к нему теперь, в спектакле "Современника".