СОВЕРШЕНСТВО ТЕНИ

"Российская газета"
10.10.2005
Алена Карась

Евгений Миронов сыграл еще одну роль Иннокентия Смоктуновского

Малая сцена МХТ укутана в белое. Множество белых дверей с маленькими, вырезанными вверху треугольничками. Бело-серые мешки цвета грязного снега, среди которых в финале исчезнет герой Евгения Миронова, точно евангельский Иуда, сам назначивший себе наказание. Каждая из дверей, как крышка гроба, скрывает всех головлевских мертвецов: тех, кто ушел из мира по исключительному произволу Иудушки-Миронова. А завершает эту вереницу дверей большой белый экран с вырезанным кругом. Круглая дырка, отрытая в бездну, пустота, страшное, ледяное "ничто". Усилия целого рода, помноженные на этот роковой ноль, превращаются в ничто, в снег, в пыль, в бесконечный обвал пустых цифр, бегущих прямо в преисподнюю: один пропал, второй, третий, четвертый, пятый.... Смотрит в это окошко мироновский Иудушка и выглядит, точно на старом дегеротипе.

Вместе со своим постоянным соавтором, художником Николаем Симоновым, Серебренников сочиняет бело-серый мир, занесенный снегом. Монотонная, на японский лад стилизованная музыка Александра Маноцкова – часть этого монохромного мира. То запоет кто-то невпопад, то заиграет на баяне – и зазвучит головлевский ужас странной репликой к новым азиатским фильмам. Правда, у азиатов все же бывает страшно, хоть и после конца. А у Серебренникова – не страшно, хоть и понятно с самого начала, о чем он хочет сказать.

Евангелие возникает с самого начала как главный текст, к которому апеллирует режиссер. То Миронов присядет библейским Иудой к поминальному столу, за которым оплакивают убиенного им брата Павла, и возникнет в сознании образ Тайной вечери. То сын его Петенька (Юрий Чурсин) припадет к отцовским ногам, точно Блудный сын. То в программке мелькнет образ разрушенной Вавилонской башни как символ человеческой гордыни.

Серебренников, подобно проповеднику, действует резко и внятно: он видит в Головлеве того, кто надругался над образом и словом Божьим. Того, кто окарикатурил живой мир, превратив его в коллекцию дегератипов и теней. Он аранжирует эту историю почти лирически. "Головлево. Детство" – и один за другим мрут гении России, и выслан Бродский, и убит Галич. "Дубровино. Осень" – и страшные стихи Блока всплывают в программке к спектаклю. "Да, и такой, моя Россия, ты всех краев дороже мне", – читаем мы от начала до конца знаменитое стихотворение августа 1914 года.

Как описать Евгения Миронова в роли Иудушки? Он очень похож на Евгения Миронова в роли Мышкина. Или на Евгения Миронова в роли Гамлета. Или на Евгения Миронова в роли Самозванца. Иудушка – юродивый самозванец, русский Антихрист со страстью к самоуничтожению: точный жест, внезапный кульбит, пародия и гротеск, во всем почти цирковая эксцентриада, танец, безукоризненно исполненный на гробах близких. Повадки отличника, не знающего пощады. Только к концу, после всех смертей он, наконец, насыщается, Кровопивушка, и тихо укладывается в снежную постель, под покров белых мешков и подушек. Цифирка к цифирке падает на белом экране снежная завеса – счет всем дням и смертям.

Красиво, только не останавливается сердце, не замирает сознание. Мрачно и холодно в мире Иудушки. И хоть, подобно евангельскому Иуде, он отправляется в финале на снежную смерть, нет катарсиса в этой русской трагедии. "Живи еще хоть четверть века – исхода нет, исхода нет". Исхода нет весь первый акт, и весь второй. Исхода нет в конце XIX, XX и в начале XXI века. И там, где чудесно играет артистку Анниньку Евгения Добровольская, и там, где со старинной театральной мощью Алла Покровская (Арина Петровна Головлева) проклинает своего сына-душегуба. И там, где умирает от белой горячки братец Павлуша (Алексей Кравченко). Нигде нет ни исхода, ни катарсиса. Затейливый, умный и бесстрастный спектакль, в котором есть все, кроме чего-то главного, что не берусь определить.

Евгений Миронов – великолепный артист, знающий все премудрости ремесла, но все же кажется, что он – лишь тень Иннокентия Смоктуновского, который вне себя и вне всяких концепций играл и Мышкина, и Гамлета, и Иудушку Головлева в мхатовском спектакле Льва Додина. Он сводит свой персонаж к изысканно-виртуозной карикатуре, пародии, над которой с удовольствием смеется публика. И хоть хочется после спектакля назвать Иудушку главным персонажем русского мифа, с готовностью узнавая в нем политиков и политтехнологов, и идеологов, и главных редакторов прогрессивных изданий, но страшно после этого не становится. Видимо, рациональное начало полностью вытеснило из театра его таинственную и иррациональную природу.