Писать о премьере "Figaro. События одного дня" сложно. Не потому, что первенец Театральной компании Евгения Миронова загадочен, скорее, наоборот – с ним-то разобраться можно бы спокойно. Запутаннее обстоятельства, в окружении которых дитя явилось на свет: они еще раз подтвердили старую истину о том, что театр в России больше, чем театр, – хотя и в непривычном ее истолковании. Поначалу все было как обычно: о премьере объявили месяца за два, знатоки стали делать прогнозы, критики оттачивать перья (или открывать файлы), но внезапно все смешалось. Обнаружилось, что основатель новой компании (он же исполнитель заглавной роли на этой самой премьере) направлен главой в Театр Наций. Странное совпадение по времени и разовое появление нового лидера в старом театре – единственно с целью уйти в отпуск до выпуска "Фигаро" – произвело такое смятение в, казалось бы, ко всему привыкших театральных мозгах, что оба факта стали восприниматься в непосредственной связи, а это вряд ли способствует строгому эстетическому разбору. Так что прежде чем говорить собственно о сценической ткани премьеры, приходится рассматривать сопутствующие последней явления.

Первое. Вряд ли кто сомневается, что актер Евгений Миронов имеет право на театральное дело, в котором он был бы основной величиной, тем более что так в новые времена создавались многие театры и перекраивались некоторые старые. Даже в названиях зафиксировано это возникновение "под имя": Театр-студия п/р Табакова ("Табакерка"), Театр "А" (Аллы Демидовой), Театр п/р Джигарханяна и т.д. Но в состоянии ли артист быть сам себе продюсером? Актер-бизнесмен – существо ныне частое, но успешное, как правило, в стороннем деле, а не на пересечении обеих сфер. Опыты, предпринятые другими артистами, не слишком обнадеживают, будь то компании Александра Абдулова, Ирины Апексимовой или Театральное братство Оксаны Мысиной. Возможно, Миронов думал создать нечто элитарное, по типу Театрального товарищества 814 Олега Меньшикова? Тогда зачем ему брать еще и Театр Наций? Неужели опыт проведения фестиваля ТERRITORIЯ, опыт достаточно спорный, дал Миронову основание для двойной атаки?

Второе. Возможно, назначение в канун премьеры Миронов посчитал удачным пиаровским ходом – возникший шум должен был привлечь дополнительное внимание к "Событиям одного дня". На самом деле, суматоха видится излишней – неужели актер такого масштаба нуждается в каких-то сомнительных добавках? – и наводила на мысль о внутренней слабости, что сказалось в неточном выборе дебютной пьесы. Действительно, комедия Бомарше – одна из самых известных, она практически никогда не сходила со столичных подмостков, в настоящее время идет несколько ее версий, в том числе в суперпопулярном Ленкоме. Конечно, Москва настолько велика и так богата приезжими, что можно не опасаться пресыщенности публики, однако в данном случае Миронов вступал в состязание не только со своими коллегами-современниками, но и с ушедшими. Зрители старших возрастов помнят в этой роли его однофамильца Андрея Миронова, а молодежь всеобщего любимца видела в записи. Не надо быть пророком, предсказав, что выход Евгения Миронова в той же роли наверняка будет воспринят как соперничество с легендой, а в таком соревновании выиграть чрезвычайно трудно. Продюсеру-Миронову следовало бы отговорить Миронова-артиста от такого шага – по крайней мере, до тех пор, пока новорожденная креативная компания не завоюет определенный авторитет. Однако получилось наоборот: амбиции актера возобладали над расчетами предпринимателя.

Третье. В таком варианте для победы крайне необходим толковый режиссер, который не только подчеркнул бы достоинства Миронова-актера (если уж не раскрыл новые, до того незнакомые грани его таланта), но и создал бы оригинальную постановку. Между тем, хотя в анонсе и говорилось о "сценической версии, сочиненной на основе нового перевода", самобытность спектакля сразу же предстала сомнительной. Автор "версии" Кирилл Серебренников – режиссер скандальный, для дебюта продюсерской компании невыгодный: его имя наверняка оттолкнет тех поклонников Миронова, кто не считает этот тандем плодотворным. Кроме того, за постановщиком тянется в последнее время шлейф негативных событий: снятый им фильм был отвергнут знаменитым фестивалем в Каннах, зато получил главный приз на дотоле неизвестном кинофоруме в Риме; его последняя театральная постановка – "Антоний & Клеопатра. Версия" в "Современнике" вызвала поток отрицательных откликов, в том числе у тех, кто ранее не мог произнести фамилию режиссера без восторга. Наконец, для Серебренникова-постановщика характерен дисбаланс между избыточностью внешних приемов и работой с актерами: ни представители старшего поколения, будь то Наталья Тенякова или Авангард Леонтьев, ни среднего – Дмитрий Назаров или Чулпан Хаматова, ни молодежь не открываются в его работах с неизведанной стороны. Иными словами, Серебренников – не актерский режиссер, не тот, кто готов пожертвовать эффектными постановочными трюками ради исполнителя. Для дебюта антрепризы во главе с выдающимся актером такой выбор неверен. На той же TERRITORIи ее вдохновители поступили гораздо мудрее, предложив постановку Дмитрию Крымову, у которого авангардные тенденции замешаны на мощной культурной традиции. Конечно, в истории театра был схожий прецедент – союз яркой актерской индивидуальности и эпатажного режиссера: когда-то Комиссаржевская пригласила в свой театр Мейерхольда. Однако вряд ли самый восторженный одописец современного постановщика рискнет сравнить его с Мастером; к тому же печальный финал опыта почти вековой давности хорошо известен.

Суммируя приведенные факты, приходится сделать вывод: исходные условия не были благоприятны для успеха премьеры и – следственно – для презентации нового театрального предприятия. Существовало и еще одно отрицательное обстоятельство, о котором речь позднее.

Все отрицательные моменты сказались на "Figaro. События одного дня" в полной мере. Спектакль, поименованный на двух языках, и получился похож на памятного Тяни-Толкая: посмотришь с одной стороны – типичная антреприза с разного рода медиалицами от Виталия Хаева до Авангарда Леонтьева и стилистической чересполосицей в игре актеров; взглянешь с другой – присутствует приличествующая замшелому стационару тяжеловесность ритма и неподъемная декорация, для перестановки которой неимоверно затянут антракт и без того вялотекущего многочасового действа. Сценография, как всегда в постановках Серебренникова, рассчитана на то, чтобы ласкать глаз обеспеченной публике, не слишком загружая ее интеллект: безликий гламурный интерьер, равным образом подходящий для офиса и для частного жилья. Правда, планировка замка Альмавивы кажется уж очень странной: то комната Фигаро окажется проходной, то апартаменты самого графа совместятся с покоями его жены, то в спальне последней не обнаружится ни одного окна – бедный Керубино, которому надо выскочить через окно, вынужден бежать из одного конца сцены в другой. "Сочиненная версия" (факт, что любой постановщик предлагает свой вариант пьесы, – давно общепризнан) свелась к стандартно антрепризному сокращению числа персонажей да усилению бранных выражений (этакая "новая драма" с использованием заграничного мата). Впрочем, кое-что дописано – к примеру, монолог Марселины о притеснении женщин и вытеснении их из традиционных сфер, где ранее они царили, монолог, который Л. Ахеджакова исполняет с присущим ей юмором и темпераментом, срывая столь редкие в течение представления аплодисменты. Но в целом вставки постановщика столь контрастны тексту драматурга, что производят впечатление вялой безвкусицы.

А поскольку мизансцены выстроены постановщиком ради отдельных словечек, то и действие, словно лысая шина, прокручивается на месте, рождая свинцовую сонливость в публике. Очевидцы, в том числе и рецензенты, рассказывают, что даже на премьерных представлениях, где, как известно, собирается отнюдь не рядовая публика, зрители покидали зал целыми группами, подчас не в силах даже дождаться антракта. Актеров в таких условиях по большей части жаль: основная их задача в том, чтобы вовремя произнести текст, остальное время они, как правило, предоставлены сами себе. Артисты поопытнее еще могут придумать какое-либо занятие, но тем, кто помоложе, выстроить логику поведения своих персонажей не удается. Особенно сочувствуешь лишь упоминаемой в пьесе, а потому лишенной слов Фаншетте – Анне Уколовой и ее бой-френду Керубино – Александру Новину, которого постановщик переквалифицировал в барда-стриптизера, по-видимому, чересчур впрямую восприняв замечание Пушкина о том, что драматург раздевает всех донага. Впрочем, есть все же мгновения, когда актерская компания чудится единой командой – сев кто за клавишные, а кто за ударные, взяв в руки кто бубен, кто гитару, они составляют вполне приличный оркестрик. Может быть, лучше бы сменить жанр – вместо драматического взять что-то эстрадно-концертное?

Но ошеломляющий парадокс в том, что наименее ярким на подмостках выглядит тот, кто должен быть самым привлекательным. Почему-то броские мизансцены постановщик выстраивает для прочих действующих лиц, а заглавный персонаж превращен у него в унылого резонера. Не только властный граф, но и предприимчивый Керубино выглядят много инициативней героя. Сюзанне Юлии Пересильд приходится рельефно – в размашистых позах – изображать, что будет проделывать с ней граф в отсутствии Фигаро, чтобы вызвать ревность в будущем своем супруге. Порой чудится, что ловкой служанке гораздо больше под пару брутальный Альмавива, нежели впечатлительный жених: не для отдаления ли его от прочих персонажей сохранено иностранное имя на афише? Но все же Бомарше – не Достоевский, а испанский слуга – не русский князь, если уж режиссер решил напомнить о предыдущих ролях протагониста.

Кажется даже, что постановщик актера-продюсера, как принято сегодня выражаться, "подставил". Да еще сразу в нескольких направлениях – и в конкретном спектакле, и в связи со свежесозданной продюсерской компанией, и в отношении Театра Наций: заслужи "Фигаро" успех, перспективы последнего выглядели бы радужней. Однако видеть в Серебренникове стрелочника не вполне корректно: вскоре после премьеры последовало продолжение истории о новом театральном лидере. Очередное происшествие отнюдь не рассеяло недоумений, напротив, обострило вопросы. В середине января (почти месяц спустя после официального назначения) в СМИ поступила информация о предстоящей встрече Миронова с работниками театра (труппы там нет, он работает по принципу "открытой площадки"), на которую приглашались и представители прессы. Когда последние поспешили в Петровский переулок, на ступенях театра их встретил некий молодой человек, который сообщил, что никакого собрания не предполагалось, журналисты введены в заблуждение. Сам Миронов тоже заявил, что ничего не знал про анонимные приглашения, при помощи которых, как он считает, кто-то хочет поссорить его с прессой. Мудрее, правда, было бы тогда воспользоваться случаем и объяснить пришедшим логику своего назначения, заодно рассказав и о планах.

Недаром в прессе вспомнили и недавнее заявление главы МХТ и "Табакерки" (в штате последней Миронов продолжает пребывать) о том, что Художественному в Камергерском надо бы иметь свой филиал – тогда театр выйдет на самоокупаемость. Не очень понятно, почему для этого нужно еще помещение. Театр Корша, а ныне Театр Наций долгое время был филиалом МХАТ, отчего и появляется подозрение – не связано ли внезапное назначение питомца Табакова с озвученной мэтром идеей? Тогда будущее сцены в Петровском покрывается совсем уж густым туманом, а те фестивали, которые шли на ней – вроде встреч театров малых городов России, – грозят исчезнуть бесповоротно. Как бы то ни было, образ артиста, только что разменявшего пятый десяток, троится: то ли это основатель собственного театрального дела, то ли руководитель государственной сцены, то ли все же замечательный, хотя и не всегда сознающий собственные возможности актер.