В Петербурге московский Театр Наций показал свежайшую премьеру "Калигула", поставленную литовским режиссером Эймунтасом Някрошюсом. В главной роли – Евгений Миронов.

Пьеса Альбера Камю, насколько мне известно, была Някрошюсу предложена самим Мироновым, который не первый год вынашивал идею начать разговор о власти с властью. Ведь на его имя – это очевидно – соберется весь бомонд Москвы и Петербурга. И спектакль будет в любом случае, вне зависимости от художественного результата, иметь резонанс. Текст Камю злободневен как никакой другой. Особенно в преддверии выборов. "Люди умирают, и они несчастны". "Править – значит воровать. Я хочу воровать открыто". Эта простота и откровенность так же страшна, как вопрос: "А Вы, простите, кто?" Цинизм и беспощадность – главные приметы нынешнего времени.

И в том, что инициатива исходила извне, а не изнутри, и есть, пожалуй, самая большая проблема этого спектакля, который превратился, по сути, в бенефис артиста Миронова. Все остальные – невнятные и одинаковые – оказались в роли безликой толпы, народа, который безмолвствует, даже когда на его глазах варят суп из младенцев (такой жестокости от Някрошюса трудно было ожидать, он всегда был более милосердным). Исключение разве что наш, петербургский артист Алексей Девотченко. В родном городе ему места не нашлось, и тогда он сыграл Керею в Москве. Ближайший человек к Калигуле, он строг и милостив, истеричен и спокоен, расчетлив и максималистичен одновременно. И все эти противоположные качества вместе с доминирующей принципиальностью Девотченко сочетает в своем персонаже и с изумительной точностью воспроизводит.

Все вроде бы то же самое: узнаваемый Някрошюс. Привычный колористический аскетизм художника Марюса Някрошюса, сына мастера, с которым режиссер чаще всего работает. На сцене только пластины шифера. Из них сложен издевательски кривой дворец Калигулы, рядом стоящая с ним собачья будка и даже императорский трон. Ближе к финалу по всему периметру сцены расставят урны как символ невинно и массово убиенных жестоким Калигулой. Метафоричность в этом спектакле присутствует, но в гораздо меньшей концентрации, чем обычно у Някрошюса.

Есть и загадочные жесты действующих лиц (Калигула то и дело, ударив об пол ладонями, прижимает их к вискам, словно силится поймать, удержать ускользающую мысль). Все это театрального зрителя, не в первый раз столкнувшегося с творчеством литовца, наполнит воспоминаниями о предыдущих его работах. Самоцитирование – один из признаков ремесленничества, когда творчество становится профессией. Надо – сделал. Похоже, в случае со спектаклем "Калигула" получилось именно так. Эймунтас Някрошюс родом с литовских хуторов. Он и сам про себя говорит: "Я крестьянин". Он мыслит одновременно вне времени и пространства, но в то же время очень твердо стоит на ногах. И темы его волнуют не сверхчеловеческие – о власти и силе, – а вполне понятные, едва ли не бытовые. Он ставит спектакли, будь то Шекспир или литовский эпос, – о любви. Просто земной любви. О бытии и небытии. О том, что против земного порядка вещей нет никакого приема: за зимой следует весна, затем лето, осень, и снова наступают холода. Так было, есть и будет. А те, кто хочет луну, солнце и всеобъемлющую власть, то-есть вступают в соревнование с Богом, счастливы не будут никогда. Калигула из таких людей. И похоже, Някрошюсу-режиссеру и Някрошюсу-человеку этот персонаж совершенно не интересен.

Миронов сражается с ролью фактически в одиночку, которая определенно не его: у артиста другая органика. Он не герой. И оттого встречает такое сопротивление. Этот Калигула похож на мальчика Кая из сказки Андерсена, сознание которого вывихнулось после того, как патриции, взяв своего императора в подобострастное кольцо, сложили ему за пазуху осколки зеркал, один из которых попал ему в глаз. Или на расшалившегося ребенка. Но это не жестокий правитель, у которого "съехала крыша" от ощущения вседозволенности. И самоубийство Калигулы-Миронова – наотмашь, прыжком в стекло – шаг слабого человека, коим он оказался на поверку.

Единственный по-настоящему сильный момент спектакля случается на последней минуте почти четырехчасового действия, когда после смерти Калигулы его свита прикрывается трепещущими осколками зеркала. А в них отражается весь зрительный зал. То-есть, мы. Те, кто допустил убийства, сваренных младенцев, обледенелые городские улицы и обросшие сосульками крыши, повышение цен на необходимые продукты, лекарство и бензин, разбитые дороги, беспросветную грязь и многое-многое другое. Каждый народ достоин своего правителя.