"Калигула" Альбера Камю на сцене Театра Наций

Декорация спектакля изготовлена из серого шифера и изображает двор, где вместо ворот – маленькая, можно сказать, сувенирная триумфальная арка. А под глухим забором величественная собачья будка, размеры которой заметно преувеличены. Этой метафорой художник Марюс Някрошюс предваряет действие, выстроенное режиссером Эймунтасом Някрошюсом. Почему выбран именно этот материал, постепенно станет понятно. Он не в ходу при императорских дворцах, им прикрывают свое унылое однообразие массы. Некоторые сцены идут не в темном, а в приглушенном свете зрительного зала, словно намекая на то, что мы не только зрители, но и соучастники происходящего. В финале все персонажи прикроются, как масками, осколками зеркала, разбитого Калигулой. Отражений не разглядеть, но блики падают куда-то туда, за рампу.

Някрошюс отроду не был замечен в игре с какими бы то ни было аллюзиями, оставаясь вне подозрений по части желаний что-либо осовременивать. Потому, даже когда ловишь что-то знакомое в прозрачно-холодном взгляде главного героя, кажется – померещилось. Режиссерское дело Някрошюса – ворожить, создавая космические миры. Его связь с публикой всегда оставалась на уровне подсознания, и спектакли воспринимались эмоционально и визуально, чему немало способствовали музыка Фаустаса Латенаса и наша свобода от "текста слов", произносимых по-литовски.

У Камю слов-то как раз крайне много, и рискну заметить, драматургия – не самое сильное место великого писателя: ведь текст здесь лишь иллюстрирует философские тезисы. Поэтому ничего, кроме "Калигулы", у Камю обычно не ставится. Да и про "Калигулу" вспоминают не из-за выдающихся свойств пьесы, а только потому, что по-прежнему интересны и актуальны психофизические проявления тирании.

Именно в них и пытается разобраться режиссер вместе с исполнителем главной роли Евгением Мироновым, постигая логику власти. Его герой менее всего походит на деспота. Он легок, и кажется, что, подпрыгнув в очередной раз, воспарит и достигнет столь вожделенной им луны. Обаятелен он и в сцене с юным поэтом Сципионом (Евгений Ткачук), понимая, сколь тот талантлив. Среди тупых, льстивых, парализованных страхом людишек только Калигула в праве претендовать на обретение абсолютной свободы.

Он проходит свой путь со страстью и наслаждением. А самоубийственный финал, когда Калигула осознает, что свобода, к которой он стремился, вовсе "не та свобода", лишь венчает его мучительно закономерный путь. В таких случаях принято говорить: за попытку спасибо. Трупы, море крови, изощренность унижений, которым он подвергает даже близких, здесь оказались материями низкими. Калигула же мученик, испепеливший самого себя. Куда уж нам, тем, что под шифером, до его страданий. Кто-то из рецензентов даже заметил, что на такой эксперимент способен только князь Мышкин. Не это ли абсурд, достойный нашего времени, ведь Нобелевскую премию Камю получил "за огромный вклад в литературу, высветивший значение человеческой совести".

Можно было бы признаться, что четырехчасовой спектакль этот попросту скучен, но останавливает брошенная со сцены реплика: "Тем, кто останется глух к искусству, отрубят голову". Боюсь-боюсь.