Заключительные аккорды фестиваля "Сезон Станиславского", где в номинации "Зарубежный театр" победил латыш Алнис Херманис, совпали с его первой московской премьерой "Рассказы Шукшина" в Театре Наций.

Знаменательное совпадение, не правда ли? К тому же прибалтийский режиссер ставит прозу Василия Шукшина, о котором наши театральные деятели почему-то забыли, а две популярных звезды Чулпан Хаматова и Евгений Миронов играют деревенских чудиков, бросая тем самым вызов раскрученному гламуру. Но это не все. Актеры и режиссер едут на Алтай, на родину Шукшина в деревню Сростки и погружаются в ее житейский быт.

Спрашивается, зачем им это понадобилось и почему Херманис, который ставит в Кельне, Франкфурте и Цюрихе, а так же руководит Новым Рижским театром, взялся за рассказы Шукшина, ведь заподозрить латыша в русофильстве никак нельзя. Судя по его спектаклям, показанным в Москве: "Долгая жизнь" (приз "Золотой маски" 2007 года), "Соня", "Звук тишины", режиссера интересует жизнь простых людей, оказавшихся на затворках праздничного фасада, тех, кто пытается выжить и сохранить свое человеческое достоинство. Херманиса притягивают шукшинские герои, так как они существуют в согласии с природой, очищающей их от всякой скверны.

В спектакле нет никакой идиллии, да ее и не может быть, поскольку действующие лица далеко не ангелы, в их жилах течет кровь, подчас дурная кровь, но совершая какую-нибудь гадость или предательство, они обязательно каются, так как для Шукшина добро было превыше всего.

10 рассказов великого "деревенщика", среди которых: "Сапожки", "Микроскоп", "Срезал", обретают на пустой сцене с длинной лавкой, весьма плотную, я бы сказала, плотскую среду, бьющую ключом жизнь, где все подчинено безусловной правде чувств. Тут нет стариков и старух, худо-бедно переживающих свое одиночество, баб с кучей ребятишек, проводивших кормильцев на заработки, и вместе с тем все это дорисовывается зрительским воображением, потому что мы видим на подмостках их лицедеев-земляков, но не с чернозем под ногтями, а смешных, нелепых, наивных, мечтающих о празднике жизни. Таким образом, между актерами, побывавшими в Сростках, и сибиряками протянулась та невидимая нить, которая навсегда соединила их вместе, и теперь энергетика Алтая тоже питает исполнителей спектакля.

Поэтому тысячу раз был прав Станиславский, который говорил актерам: "Надо научиться внутренне перевоплощаться, и тогда зрители поверят в вашу подлинность". Евгению Миронову как никому веришь в этом представлении. Его трудно узнать в Степке Воеводине из рассказа "Степка", бежавшего из тюрьмы за три месяца до освобождения, потому что истосковался по своей деревне. Смеешься и жалеешь его косноязычного столяра Андрея Ерина, купившего потихоньку от сварливой жены микроскоп, чтобы проводить опыты над проклятыми микробами. Восторгаешься ораторским даром деревенского скомороха и заядлого охотника Броньки Пупкова из рассказа "Миль пардон, мадам", развлекающего приезжих горожан выдуманной историей о неудавшемся покушении на Гитлера. Проникая в самую суть характеров, артист не пользуется гримом, но при этом пластика тела, мимика лица, голос меняются, что и создает поразительный эффект рожденного на глазах зрителей образа.

Почти в каждой новелле, где речь идет о семейных отношениях, в паре с Евгением Мироновым выступает Чулпан Хаматова. Звезда тоже не щадит себя. Надо быть уродливой, крикливой бабой, она ею станет, надо сыграть немую сестренку осужденного брата, Чулпан утратит дар речи, будет выть и ухватится за его ноги так, что милиционер не сможет ее отодрать. А когда придет черед рассказать о любовной лихорадке Сергея к красавице-жене, то Хаматова в один момент превратится в секс-бомбу, сводя с ума не только мужа, но и всех мужчин в зрительном зале.

Одним словом, Алвис Херманис подобрал верный ключ к московским звездам и вернул их самим себе. В этом ему также помогали документальные фотографии жителей шукшинской деревни, наклеенные на огромные панно и установленные на заднем плане сцене, которые менялись в зависимости от сюжета. Ну, а напоследок в финальной сцене появился и портрет Василия Шукшина. Казалось, его глаза с прищуром смотрели в самую душу и говорили: "Ну что, братцы, и не стыдно вам так жить?"