Лично для меня "Рассказы Шукшина" начались еще у парадного подъезда. "Девушка, ну, пожалуйста, отдайте мне ваш билет, а я Вам потом куплю", – вопил вцепившийся в меня невесть откуда взявшийся в Москве чудик. Законы здравого смысла были ему не писаны, душа требовала взлета, чуда – да хоть бы и в виде этого билета.

"Рассказы Шукшина" – целая россыпь таких взлетов. Будь то сватовство к чужой невесте в батином безразмерном пиджаке, покупка дорогущих сапожек жене ради единого мига, когда можно сказать: "На, носи", изумление приезжих от "правдивого" рассказа о тайном покушении на Гитлера, побег из тюрьмы за два месяца до освобождения – так захотелось взглянуть на родную деревню. Или даже публичное унижение выбившихся в люди односельчан – Глеб Капустин Миронова (прототип его до сих пор живет в Сростках), надувшийся шаром демагог, в порыве вдохновения взлетает на тоненьких ножках в гран-жэте, воображая себя легким и непревзойденным, – что ж, и "взлет" может быть ложным.

"Рассказы" и сыграны с почти цирковым куражом воздушных акробатов – набегают всей ватагой, один взлетает, другие страхуют, третьи вскрикивают "ап". Первые и вторые легко меняются местами. Так, "первые солисты", они же главные представители своего актерского поколения, Чулпан Хаматова и Евгений Миронов, сначала пропускают вперед себя своих более юных коллег: Хаматова в роли деревенской сплетницы лузгает семечки и судачит с соседкой, Миронов – тот вообще спиной к публике улегся и горланит от лица столетнего деда "Наши жены – пушки заряжены" перед тем, как навеки замолчать – деликатно, никого не побеспокоив, зато невольно уладив судьбу внука Степки. Влюбленные мальчишки-мужья и ворчливые старики, которые чувствуют, как силы, дети, жизнь уходят от них, получаются у него одинаково вдохновенно – Миронов сейчас на вершине. Разве что Бронька Пупков Евгения Лебедева вспомнится, и его великая тень, как ни крути, заслонит игру талантливого тезки-потомка.

Чулпан Хаматова, с самого начала справедливо записанная в героини, никогда еще не имела возможности столь счастливо наиграться в преобразования. Очкастая, исходящая сексуальной истомой стервь-медсестра в лисьей шапке. Худая уставшая Клавдия в одной бигуде, которая так и не натянула на ногу красивый сапожок, но почувствовала себя счастливой. Дремучая подслеповатая старуха. Бурлящая и ласковая река Катунь. Громоподобная толстуха-жена с тяжелой рукой и тяжелым характером. Немая сестра пустившегося в бега зэка, первой почуявшая грозящую брату беду. Успешная портниха, бизнес-леди советского образца, которая задыхается от любви-ненависти к своему рубахе-парню-деревенщине-мужу. Именно здесь, где "Жена мужа в Париж провожала", и без того замечательный дуэт Миронова и Хаматовой получает пронзительную остроту.

В рассказе о "Рассказах Шукшина" не обойтись без упоминания о поездке в село Сростки Алтайского края, на родину писателя, где растут подсолнухи невиданной величины, заслоняя дома и людей, и живут-поживают (или доживают) прототипы его героев, которые очень настороженно относились к Шукшину. Из поездки привезли не предметы деревенского быта и заученные диалекты, а впечатления и фотоработы Моники Пормале. Неприступная продавщица в продмаге, стальные улыбки мужиков с хитрым прищуром, шамкающая старуха, улыбчивый мальчишка, подслеповатый дед, излучина реки Катунь, жуткие алтайские пятиэтажки с зарешеченными окнами (заветная мечта – городская квартира – становится пленом для вольных деревенских людей) и знаменитые подсолнухи.

Гиперреализм фотографий, теплота аутентичного фольклора, звучащего эхом каждой шукшинской истории – и гипертеатральность игры: с перевоплощениями до неузнаваемости, накладными толстинками, косами, париками, шепелявостью, мимикой, этюдами на изображение реки, роя комаров и коровы, чечеткой под стук швейной машинки, октетом для восьми баянов в финале. И еще – с непременным погружением в острый драматизм. Между двумя этими "гипер", как между двумя полюсами, возникают мощные разряды.

Формально оставшись на территории стильного европейского минимализма, Алвис Херманис остается верен своему собственному кредо: человек – единственная новость, которая всегда нова. В его спектакле нет ни "чернухи" обличительного пафоса, ни столь же неприемлемой "белухи" пафоса русофильского. А есть ирония и нежность, понимание и любовь, переплавившая нескладную жизнь шукшинских чудиков в чистое золото искусства и вернувшая к нам сторицей.