Спектакль так и называется: "Рассказы Шукшина". Вызывающе простое название. Совсем не театральное. Как будто авторы его нарываются на вопрос, подзуживают, подначивают: ну спросите нас, спросите – а почему рассказы Шукшина, кому они сейчас нужны? Почему латышский режиссерХерманис, не очень хорошо говорящий по-русски (звезда, между прочим, европейского уровня), выбрал именно этот материал? Почему именно в "Рассказах..." состоялась встреча на сцене, которую так долго ждали – Чулпан Хаматова и Евгений Миронов?

Чем всех так зацепил Шукшин когда-то? Почему всплыл именно сейчас? Как главная новость? Как сенсация? Ведь вроде бы – забытый автор!

Однако забыт Шукшин только понарошку. Забыт, как история советского кино, как киноартист и режиссер из 60-х, 70-х годов, как часть советской ностальгии, как часть массового советского искусства. На самом деле Шукшин вовсе не массовый и не советский. И никогда им не был. Весь из себя такой простой, деревенский, никогда к "деревенской" прозе или к "деревенской теме" в искусстве не принадлежал, хотя с деревенщиками дружил, например, с Беловым, даже сбегал к нему из семьи, как к другу, вообще высоко его ценил. И было, наверное, за что.

Не был "деревенщиком", ни в коем случае, хотя во всех статьях, интервью – "город" и "деревня" два главных символа, краеугольные камни мышления. И в рассказах – тоже зловещий "город", растворяющий и поглощающий несчастного маленького человечка.

Но, повторяю, все не то. Не про то.

Чтобы понять, откуда взялся этот новый, сенсационный Шукшин в латышской трактовке, надо его взять и заново прочитать, надо вспомнить настоящего Шукшина, а не того, который приходит к нам из "Калины красной" или, скажем, из фильма "Они сражались за Родину", из нашей советской памяти приходит, такой народный, душещипательный типаж.

Конечно, Шукшин был красавец-мужчина, все мог играть и все ставить, добиваться сумасшедшего успеха у самого широкого зрителя, не кривя при этом душой. Но все-таки не помещался он ни в одном советском "формате", не вписывался в него. И вот почему: во всех рассказах Шукшина действует абсолютно алогичный, бредовый герой, вся жизнь которого – сплошной неимоверный абсурд, парадокс, черная яма смысла, из которой ну никак и никогда не выбраться. И никакая замечательная деревня, никакая гармония с природой, никакой патриархальный, традиционный мир ценностей и отношений – этого героя от этой ямы не спасают.

Вот ведь беда.

...А может быть, вовсе и не беда? Может быть, даже наоборот – это счастье русское у Шукшина таким образом изображается? Только стало это понятно (что счастье, а не горе) лишь через 40 долгих лет?

Ну, по крайней мере, на премьерных показах в Театре Наций – было именно это ощущение. Какая-то благостность, я бы даже сказал, блаженство сквозили от подсолнухов, ставших символом спектакля, от ярких цветных фотопортретов деревенских людей, земляков Шукшина, которые стали важной частью "Рассказов Шукшина" – их, эти портреты, вносят и выносят рабочие сцены, устанавливая, как декорацию, на каждый рассказ – свою. Да и от самих актеров, которые около двух месяцев провели в экспедиции, в Сростках (всегда восхищался этим названием), на родине писателя, где учились заново ходить и говорить, курить и обниматься, петь и танцевать.

Народному духу, короче говоря, учились.

Тут можно меня, конечно, упрекнуть – ну дело же не в благостности, а в озарении, проникновении, вдохновении и так далее. Разумеется, на нормального городского человека любое соприкосновение с деревней, с ее воздухом и людьми, действует благотворно, что уж тут говорить. Так всегда было. И артисты Херманиса-Миронова (и сам Миронов, прежде всего) далеко не первые, кто привез из экспедиции и переносит на сцену ли, на экран ли этот целительный воздух русской деревни.

А вот результат получился неожиданный.

Ведь откуда он взялся, этот внутренний запрос на нового (заново прочитанного) Шукшина? А ситуация похожа. Наша общая, российская. И мировая тоже.

Все опять как-то сдвинулось, поехало куда-то, на новый виток истории. Поехало причем – вместе с людьми. Снова по всей территории страны – мощнейшее переселение, из маленьких городов и поселков, с окраин империи – в "большой город", в Москву. (Смотрел недавно, совершенно случайно, передачу "Жди меня". Душераздирающие истории, и половина – про несчастных провинциальных людей, поехавших на заработки в столицу и здесь потерявшихся). Снова тяжело и долго осознает себя русский человек, заново выстраивая свои отношения со всем миром. Снова – проблема денег (у Шукшина она очень яркая, резкая, ощутимая – эти новые хрущевские деньги, и отношение к ним новое). Стыдно ли быть бедным? Или нет? Нужны ли они, для счастья, эти деньги? Или ну их...

Все опять заново, все строй по новой, все осмысляй, ко всему привыкай.

Собственно, весь Шукшин – про это. Про попытку разобраться. Невероятную попытку, бесконечную, тягостную, не имеющую пределов, начал и конца. Про характер.

Сейчас и этот "характер" и эту "попытку" весь мир, собственно говоря, тоже рассматривает на просвет. Всем интересно, почему мы, такие вроде бы присмиревшие и перековавшие мечи на орала, опять делаем своими главными национальными символами – танк и ракету? Почему у нас рыночная экономика приводит не к классовому миру и социальной гармонии, а к накоплению жутких комплексов и обид?

Ну, и так далее. В этом смысле Шукшин, с его якобы "деревенскими" (а на самом деле, переселенческими) рассказами 60-х годов – оказался автором очень современным.

Году в 70-м Шукшин, кстати, сам попытался поставить свои рассказы в кино, не киносценарий, а именно рассказы, выпустив фильм "Странные люди", который был тогда полузапрещен, почти нигде не шел, и в результате, как я убедился, его мало кто помнит, кроме киноведов. Киноведы, конечно, помнят, ну, а толку?

Хотя для меня, например, полная загадка, как можно вообще забыть и не помнить такой актерский шедевр, как новеллу "Миль пардон, мадам!" в исполнении Евгения Лебедева. Он, кстати, есть и в спектакле, этот рассказ (да и вообще, по моим смутным воспоминаниям, кое-какие рассказы в спектакле и фильме повторяются, ну, по понятной причине, это действительно лучшие рассказы). Так же, как загадкой для меня является и то, как вообще мог этот рассказ и эта киноновелла появиться в печати и на экране, пройти сквозь советскую цензуру.

Ведь о чем там идет речь? О егере Броньке Пупкове, который, приводя очередных городских охотников в лес, всегда рассказывает им одну и ту же историю: о том, как на фронте ему было дано секретное задание – убить Гитлера, и как он задание почти выполнил – но промахнулся.

Как и многие другие герои Шукшина, этот самый Пупков, короче говоря, страдает определенным видом душевного недуга, неким психическим расстройством, которое не мешает ему, впрочем, во всем остальном жить вполне прилично и по-человечески. Вот это искривление, излом – и интересует Шукшина больше всего. В новелле про Гитлера и Броньку Шукшин дошел почти до края – он показал тот сказочный мир, мир неизбытых детских фантазий, героических снов, который царит в душе у нас. У всех. Показал, что все мы, русские, продолжаем жить в какой-то своей русской сказке.

И это в чем-то смешно, а в чем-то и страшно. Особенно страшно почему-то становилось, когда я смотрел, как Лебедев истово, до потери, что называется, пульса играет этого самого Броньку. Ведь таким образом вся мировая война, вся трагедия народа, вся эта борьба с фашистской гидрой превращалась... в сказку. В какую-то очень странную сказку, с ускользающим и темным смыслом.

И то, что латыш Херманис вытащил ее на сцену вновь, эту сказку, мне совершенно понятно. Ну не может русский человек без этой вечной мечты – "убить Гитлера", прикончить гадину в ее логове. Скучно ему без этой мечты. А гидра – она всегда найдется.

Вечным оказался рассказ Шукшина.

Но у самого Шукшина-режиссера (и актера Лебедева) этот Бронька выходил человеком до того заведенным, запаленным своей страстью, своей фантазией – почти до отталкивания, до отторжения.

У актера Миронова и режиссера Херманиса Бронька Пупков – светел, чист, прозрачен. Ну, как из бани. И никакого отторжения он уже не вызывает. Он даже красив той особой душевной красотой, которой красив любой деревенский русский человек. Красив – как красивы все герои всех десяти рассказов Шукшина. Все они самобытные, деревенские, глубинные и глубокие люди. Все чисты душой. Все гармоничные и цельные. Все!

Так их и играют. Так их и показывают.

Ну, а как же иначе? Ведь для актеров и режиссера это не просто персонажи, это живые люди, с которых они срисовывали свои портреты, у которых они учились по-деревенски ходить и разговаривать, петь и танцевать.

Вот один из таких людей (в рассказе "Беспалый") с топором гоняется за своей женой, которая после гулянки обняла на крыльце другого, приезжего. Ну и за этим, другим, тоже гоняется с топором. Жена эта (медсестра), конечно, дура, городская мещанка и шлюха. Нам ее совершенно не жалко (не жалко ее и Чулпан Хаматовой, которая блестяще сыграла в этом спектакле, как и Миронов, самые разные деревенские типажи). И конечно, никто никого тут не убивает. Все кончается комедией, абсурдом.

Но вот что важно – Шукшин внутренне рыдал над своими чудиками, он болел их комплексами, их обидой, их агрессией, их желчью, он мучился всем этим, он пытался избавиться, отстрадать раз и навсегда за всех нас, но, увы...

Херманис и Миронов, как мне показалось, этим конкретно чудиком, из рассказа про мужика с топором ("А сейчас я вас буду убивать", говорит он) – любуются, даже восхищаются, такой он цельный, чистый, светлый. Ну, как из бани.

Не в бане, конечно, дело, не в какой-то особой умытости выведенных на сцену шукшинских персонажей. И даже не в том внутреннем свете, который исходит от самого Евгения Миронова (и который ему просто присущ).

Дело – в оптике. В том, как читаются эти рассказы.

Шукшин был абсолютно безжалостен ко всем своим героям. Все они для него – ровня, свои, земляки, соседи. Чего ему их жалеть? В "Рассказах Шукшина" жалость, особая, русская жалость к людям – чуть ли не главная тема. Чуть ли не лейтмотив.

И верно, жалости нам не хватает. Сейчас. Причем остро.

Но у Шукшина была попытка разобраться. Бесконечная, исступленная, без надежды, без краев. Он показывал сломы, тупики, мучительные противоречия русского человека. Русского характера. От спектакля "Рассказы Шукшина" у меня другое ощущение: ну вот, вроде, и разобрались. Вот такие мы. Вот так нас надо воспринимать.

А так ли?

Современным русским людям, с их новым тяжелым мещанством, с их новой любовью к "сильной руке", с их новым аляповатым бытом – авторы противопоставили тех русских людей, из шукшинской деревени, цельных, чистых, вроде бы совсем других, по-другому живущих. Умытых.

Однако мне-то как раз показалось, что за эти 40 лет мало что там изменилось.

Да, сейчас люди по-другому одеваются, по-другому танцуют и поют, по-другому, может быть, сватаются, к примеру. Но их главные мифы, и обиды, и сказки – они все те же. И все так же душно им и плохо в "большом городе", и все так же мечтают "убить Гитлера", и все так же тратят последние деньги на самое яркое и красивое, на белые сапоги для жены, не очень сообразуясь ни с размером, ни со здравым смыслом. И все так же зачарованно глядят в микроскоп, символ научного прогресса, надеясь увидеть там таинственных микробов.

Так чего уж тут умиляться?

Шукшин и смеялся, и плакал над ними.

А мы все думаем. И придумать ничего не можем. Нечего тут придумывать. Все – навсегда.