Спектакль знаменитого на всю Европу латышского режиссера можно недолюбливать, но сложно хотя бы втайне им не восторгаться

У этого громкого, уже на стадии репетиций, проекта Театра Наций наряду с массой априорных поклонников имелись, конечно, и злобные недоброжелатели. Вот, дескать, позвали латыша на Шукшина. Евростандарт, итить его за ногу!.. В Сростки всем гуртом, понимаешь, отправились, вместо того чтобы ремонт собственного здания до ума доводить...

И надо сказать, приблизительно первая треть почти 3,5-часового представления, премьера которого прошла в рамках фестиваля NET, льет воду на их мельницу. Нет, на сцене все очень мило, талантливо, даже празднично: яркие цветастые платья, смачное лузганье семечек со сплевыванием кожуры прямо на свежий планшет (в русском театре на это вроде как испокон веку было табу, о чем варягу Херманису, должно быть, неведомо!), мягкая имитация простонародной речи у "комментаторов", хлопотание лицом у "действующих лиц". Перед нами неторопливо – даже слишком – разворачивается этакое непритязательное полупрочтение-полуисполнение прозаического текста, вошедшее в современный сценический обиход с легкой руки режиссера Марины Брусникиной.

А потом, товарищи дорогие, где же обещанные звезды? Эта практически неразличимая поначалу среди условного деревенского "хора", намертво слившаяся с ним деваха – это что, неподражаемая Чулпан Хаматова?! А это тело, лежащее на длинной скамье лицом к заднику и старательно, при этом смешно, конечно, имитирующее беззубое стариковское шамканье, – выходит, блистательный Евгений Миронов?!! После своеобразного вступления, все становится на свои места. Примы выдвигаются на первый план и, к восторгу зала, разыгрывают пару уморительных семейных сценок, не скупясь на шарж и гротеск. Все это – трудно отогнать от себя предательские поползновения мысли – достойно, наверное, легендарных мхатовских "отрывов" в "Летучей мыши". Но чего, в таком случае, ради было тащиться в Сростки и дорогое во всех смыслах время терять? Ах вот оно, понятно зачем: каждый из десяти рассказов разыгрывается на фоне больших сменных "бигбордов" с портретами нынешних шукшинских земляков, в большинстве случаев являющих собой колоритнейшие прототипы действующих персонажей. Фотографии выполнены художницей Моникой Пормале первоклассно, однако сценический "контекст", наложенный на беззащитное позирование сросткинцев перед камерой, наверняка вынудит особо бдительных к проявлению русофобии зрителей принять охотничью стойку.

Понемногу создается устойчивое впечатление, что из классической некрасовской оппозиции "ты и убогая, ты и обильная" создатели спектакля взяли только первую часть, расслышав в шукшинском слове "чудики" лишь ироническую, даже злую усмешку. И в своем Броньке Пупкове из знаменитого "Миль пардон, мадам" худрук Театра Наций делает упор на перманентном "Прошу плеснуть!", оставляя за кадром и испепеляющую жажду подвига, и безудержную фантазию, перешедшую в явь, и, наконец, мощный антивоенный пафос. Когда наблюдаешь за филигранным мироновским "номером", на память приходит истинно трагикомический Бронька Евгения Лебедева или Виктора Авилова. И тут вроде бы наступает самое время слегка приуныть, если бы...

Если бы уже в следующем рассказе, "Игнаха приехал", вдруг не разлилась полноводным потоком, не окутала плотным облаком подмостки невыразимая, точнее, трудновыразимая нежность. А в химическом составе спектакля вдруг не обнаружились бы и шукшинская светлая грусть, и его несентиментальная теплота, и поэтичность, и трепетность. А вдобавок гоголевская тема "маленького человека" и выявленная Тютчевым извечная наша вневременная "особенная стать".

На этих мягких полутонах, моментально взятых на диво подвижным исполнительским октетом, а не одними только первыми скрипками, и завершилось первое действие. А во втором на нас буквально обрушиваются пять могучих аккордов форте, пять мощных ударов в виде мастерски подобранных, подогнанных одна к другой историй. Они повествуют о странностях любви по-русски и о свойствах расейской страсти; об особенностях национальной философии, духовности, иррациональности, которые Шукшин умел так мастерски подметить. При этом не скажешь, что характер действия как-то радикально поменялся: комиковать продолжают – мало не покажется. Чего стоит одна только незабываемая фигура "сельского Сократа" Глеба Капустина: Миронов играет героя рассказа "Срезал" в одеждах такого объема, что рискнет надеть на себя далеко не каждый уважающий себя мастер детских утренников. И как он элегантен в них, какие антраша выделывает, насколько гадок этот самый Глеб Капустин (глаз не отвести!) и насколько победительно жалок.

Видно, как ликует в спектакле актерская природа, как поет душа. При этом Миронов с Хаматовой, феерически перевоплощаясь во все новых и новых "чудиков", ухитряются не забывать ни о сквозном действии, ни об остранении, которое – понятно почему – было так важно для Херманиса.

И в качестве специального бонуса в самом финале дружно и слаженно растянутся в руках артистов меха восьми гармоник, выдающих на бурных аплодисментах зажигательный наигрыш. Срезают наповал! Все счастливы! Жизнь удалась! Становится ясно, что мы имеем дело с подлинно демократическим, вослед Шукшину, произведением; со спектаклем, который привлечет все без исключения зрительские категории. С коммерческим, в позитивном звучании этого слова, продуктом.

Можно определенно сказать, что перед нами спектакль высочайшего класса, которым трудно, хотя бы втайне, не восторгаться.