Что ж – три, так три. Было время, когда вся Москва ставила Островского о карьере циника Глумова, потом Брехта – о криминале, ставшем бизнесом. А вот теперь, видимо, пришло время шекспировского молодого интеллектуала, понявшего, что "век расшатался" и на нем лежит ответственность за то, чтобы "восстановить его". К чему бы это?

И Штайн, и Стуруа отказались выбрать один из канонических переводов и сделали свои "сценические редакции"-компиляции "Гамлета", в которых есть понемногу отовсюду: из Кронеберга и Гнедича, К.Р. и Радловой, Пастернака и Лозинского, а также некие переводы, сделанные самими театрами, где авторство определить нельзя. Обе сценические редакции выглядят разнокалиберными цитатниками. Жаль, нет в них самого первого русского "Гамлета" Александра Петровича Сумарокова (этому переложению как раз исполнилось 250 лет), где, помнится, Гертруда, мучаясь угрызениями совести, стонет: "Куды свой грех понесть?"

Само желание получить для новой постановки новый текст понятно. Русские "Гамлеты" разобраны на поговорки больше любой другой переводной пьесы, и актерам нужно двойное усилие, чтобы достучаться до зрителя и сделать осмысленным какое-нибудь "быть или не быть", "что ему Гекуба", "Дания – тюрьма" и прочее. С этой точки зрения для режиссера выигрышней ставить зарубежную классику, чем нашу: со шлягерностью "Горя от ума" уже ничего не сделаешь, а новый перевод Шекспира дает постановщику в руки текст, в сущности, никому не известный. Соблазн велик. В идеале, конечно, надо для каждой новой постановки заказывать новый перевод, но страшно: где взять переводчиков такого класса? Вот так в программке эстонского "Гамлета", на днях показанного на питерском фестивале "Балтийский дом", откровенно значилось: "прозаический пересказ трагедии Шекспира". Тоже выход. Забавно, что Штайн объяснял свой отказ от хрестоматийных русских переводов тем, что они не точны (хотя точное следование оригиналу никогда не числилось среди главных достоинств поэтического перевода – это прерогатива подстрочника).

Оттого знаменитый немец отказался и от замечательного подарка, который предлагал ему шекспировед Алексей Бартошевич, – никому не известного первого варианта пастернаковского "Гамлета", еще не сглаженного, грубого и смешного, который поэт делал для неосуществленной постановки Мейерхольда. Сам Штайн не знает русского, так что на ошибки Пастернака, Лозинского и других режиссеру, вероятно, указали работавшие с ним переводчики. Сколько новых несоответствий появилось в этой компиляции старых переложений с самодельными подстрочниками, он тоже оценить не может.

Оба театра к "Гамлету" готовились всерьез ... . Что касается штайновского проекта, то здесь более эффектного рекламного хода, чем приглашение одного из самых знаменитых европейских режиссеров, придумать было нельзя. Еще во время репетиций в Театральной конфедерации обрывали телефон зарубежные продюсеры с весьма заманчивыми предложениями. На премьеру приехали директора самых крупных мировых театральных фестивалей. ...

Если Стуруа превратил своего "Гамлета" в энергичный и неосмысленный калейдоскоп оттого, что разрывался между множеством взаимоисключающих идей и концепций, то знаменитый немец решил вообще не обременять себя идеями. Как показала пресс-конференция Штайна перед премьерой, он удивительно последовательный человек. Говорил, что у него нет концепции спектакля (мы думали, лукавит перед журналистами) – так и оказалось. Уверял, что постановка будет очень простой, традиционной (мы думали, хочет неожиданно удивить) – и не обманул. На любой вопрос о пьесе многословно излагал общеизвестное (мы думали, цинично отговаривается, не желая тратить силы в формальной ситуации) – и все то же самое увидели на сцене. Такой цельности от режиссера с мировым именем никто не ожидал.

Штайновский спектакль играют на сцене Театра армии. На той же сцене, вокруг квадратного помоста на ступенчатых станках со скамьями сидят и зрители. Их помещается довольно много – примерно 700 человек. Команду Штайн собрал отличную, подкачали только дети Полония: Лаэрт (Дмитрий Щербина) бестолково кричит, изображая темперамент, а при взгляде на хорошенькую Елену Захарову – Офелию – даже в самые драматические минуты думаешь только о средстве для мытья посуды, которое научило ее героиню из рекламы быть экономной, и с тоской вспоминаешь Чулпан Хаматову, которая должна была играть эту роль. Штайн говорил, что для него "Гамлет" – пьеса о молодом человеке и "проблемах его интеграции в общество". Как сказал, так и поставил. На сцене очень славный, непосредственный и печальный юноша в черном. Он, конечно, не любит отчима и скорбит об умершем отце, то почтителен, то дерзок с любимой матерью, влюблен в глупенькую, но искренюю соседскую Офелию, дружит со спокойным и верным Горацио и рад встрече с товарищами по институтской рок-группе Розенкранцем и Гильденстерном, хотя и не уверен в их порядочности. Здесь, в отличие от спектакля Стуруа, вопросов не возникает, и наблюдать за развитием этой простой истории поначалу интересно. Евгений Миронов играет Гамлета непосредственно и открыто, для сцены с друзьями он даже научился лихо играть на саксофоне, и его длинноволосые приятели с электрогитарами выглядят рядом с ним вполне уместно. Красавица Ирина Купченко с солидным Александром Феклистовым (Гертруда и Клавдий) представляют достойную, любящую чету высокопоставленных чиновников вроде Горбачева с Раисой Максимовной. Умилительно-смешной Полоний Михаила Филиппова – не демонический политикан, а недалекий, хлопотливый и заботливый отец. Он еле сдерживает слезы, провожая во Францию сына, и страшно боится за доверчивую дочь, особенно ее романа с раздолбаем Гамлетом. По просьбе Штайна изменен текст эпизода с актерами – здесь они появляются кабаретной группой, где первый актер (Владимир Этуш) выступает в виде певички с накладным бюстом и прозаически отвечает на изумление Гамлета: "Кушать хочется".

Забавных деталей придумано немало, и ни одна из модернизаций, кроме, пожалуй, Фортинбраса в камуфляже с "калашниковым" наперевес, не кажется пошлой (да еще как-то странно выглядит размышление Гамлета о Гекубе во время танцев на грохочущей дискотеке с полуголыми девочками). В пределах режиссерского замысла все играют хорошо, но как долго может быть интересна зрителям 1001-я история о мальчике, у которого проблемы с родителями, – сюжет, каких наши театралы в прежние годы немало повидали в скромном авторстве Виктора Розова? Постепенно действие, не теряя основательности, окончательно превращается в скучный пересказ шекспировского сюжета. Вот, собственно, и все. "Гамлетов" стало на два больше, и оба они по большому счету кончились ничем. Зритель теперь сам волен выбрать, какой из двух звездных спектаклей ему интереснее: тот, что имел высокие претензии, или тот, который ни на что не претендовал. Но счет был действительно большим. Историю принца Гамлета не случайно за последний сезон поставили несколько самых чутких и современных театров в России. И не случайно почти всегда что-то мешало ей стать настоящей трагедией. Может, что-то во времени или в нас. Затея не удалась. За попытку – спасибо.