...С российской публикой

Те, кто видел "Гамлета" Петера Штайна, с легкостью представят себе доннеллановского "Годунова": правители в костюмах партработников, стражники в форме Советской армии, захватчики в камуфляже, телевизор, телефон, телеграф, девушки легкого поведения. По глубокому убеждению иностранных постановщиков, это все, что нужно для счастья российскому зрителю.

Чувство уязвленной национальной гордости испытывать, впрочем, не стоит: англичане и у себя дома с Шекспиром проделывают примерно такие же штуки (благо, камуфляж и пиджачные пары универсальны) – и ничего, нравится. Но то Шекспир, которого за 400 лет поставили раз миллион. "Годунову" немногим более полутораста, а традиция интерпретаций его в драматическом театре так бедна, что любая новая попытка обречена на большие надежды публики.

Четверть века назад фрагменты "Годунова" ввел в свой спектакль о Пушкине Юрий Любимов. Большой, как известно, любитель аллюзий, глава "Таганки" обошелся тогда без камуфляжа. Главным в его трактовке было не сходство царя Бориса со Сталиным, Лениным, Брежневым, а звучание пушкинского стиха. Язык стал протагонистом спектакля, превратив всех остальных – и Отрепьева, и Годунова, и безмолвствующий или шебуршащий народ – в героев второго плана и сняв проблему масштаба: масштабнее речи ничего быть не может.

Доннеллан не знает русского, работал по подстрочнику, извлечение смысла из сочетания звуков стало задачей, непосильной для его спектакля, – да ее, похоже, никто и не ставил.

Правда, режиссер почти нащупал другую, пусть локальную, но занимательную, тему: двух вариантов интриги – властителя и комедианта. По Доннелалну интрига власти всегда тупа и скучна – Годунов в спектакле похож на всех типов из среднего звена советской номенклатуры, которых переиграл Феклистов за последние 10 лет, от "Прорвы" Дыховичного до "Зависти богов" Меньшова.

Интрига комедианта-Лжедмитрия куда занимательнее. Отрепьев – Евгений Миронов менее всего стремится к конечной цели: процесс игры – в царевича ли, в любовь, в полководца – ему интереснее во сто крат. Он боится застыть в одной-единственной роли и пред опасностью, что придется-таки эту роль принять, погружается в летаргический сон. Ближе к финалу Лжедмитрий-Миронов исчезает из спектакля по причине полной невозможности сродниться с его пафосом и риторикой. А доннеллановский театр, лишившись единственного своего комедианта, превращается просто в подобие советского "супового набора" из второсортной массовки, расхожих штампов и не впервые прочитанных проповедей.

Истории о двух интригах в конечном итоге не получилось. Осталась интрига одна-единственная – об умении именитых гастролеров скрестить российский театральный авангард тридцатилетней давности с неугасающей западной модой на злободневный социальный подтекст.

Директора крупнейших европейских фестивалей уже видели британского "Годунова" в доронинском МХАТе и теперь хотят видеть его на своих площадках. Где, прослышав о московском успехе проекта, все в очередной раз решат, что камуфляж, погоны и галифе – наивернейший путь к покорению загадочной русской души.