ИМИДЖМЕЙКЕР КЛАССИКОВ

Газета "Сегодня"
20.06.2000
Виктория Никифорова

Деклан Доннеллан поставил "Бориса Годунова" как предвыборную кампанию

Быстрота, решительность, натиск – таков стиль режиссера Деклана Доннеллана, виртуозно препарирующего классическую драму и приспосабливающего ее к вкусам зрителей всех континентов. С полным презрением к традициям неторопливого русского театра, где все на полутонах, все в подтексте, где любят подолгу пить чай и иные горячительные напитки, он назначил выпуск "Бориса Годунова" через два месяца после начала репетиций. И ни единой долькой не отступил от замысла.

На премьерном спектакле во МХАТе им. Горького "Борис Годунов" выглядел гонкой с препятствиями. Актеры, задыхаясь, торопились за режиссером, режиссер гнался за результатом. Результат в понимании Доннеллана – это четкий рисунок мизансцен, бытовая приземленность характеров, тонкие психологические акценты и выверенная безличность героев. Славу английскому режиссеру принесли постановки его театра "Чик бай Джаул", в которых он до мельчайших деталей уловил вкусы интеллигентного среднего класса – главного поставщика театральной публики. Он ставил для просвещенных буржуа, и его сцена была зеркалом зрительного зала. Кого он ни ставь – Уэбстера или Островского, – все его персонажи кажутся сошедшими с полотен Магритта. У них есть приличные костюмы, начищенные шляпы, сверкающие ботинки, но лица зияют прорезями в холсте.

Имиджмейкер классиков, Доннеллан всех их делает неуловимо похожими друг на друга. Его Сид (корнелевскую пьесу он поставил во Франции) немногим отличался от его шекспировских героев, а Борис Годунов похож и на Гамлета, и на Клавдия. Это маленькие люди, задавленные обстоятельствами трагедии. В них по-человечески понятно все – и желание сохранить лицо, и трогательное недоумение по поводу всех свалившихся несчастий. Непонятно одно – как они вообще попали в трагедию.

Вероятно, чтобы избежать этого вопроса, Доннеллан с самого начала заявлял, что ставит пушкинскую пьесу как комедию. В некоторых эпизодах ему это действительно удалось. Получилось по-английски изящно, прилично, без тяжелого русского трагизма, без всех этих завываний на "у", ужасно напоминающих "Волчица ты, тебя я презираю". Молодым актерам – Евгению Миронову (Самозванец) и Ирине Гриневой (Марина Мнишек) – такой непринужденный стиль был явно к лицу, и сцена у фонтана стала апофеозом Доннеллана-режиссера. Но с "достоевской" психологией артистов старшего поколения англичанину справиться не удалось.

Особенно досадно было за Александра Феклистова, на котором роль Годунова повисла как не по росту пошитая порфира. Доннеллан придумал для него сложный пластический рисунок, и пока все душевные силы Феклистова уходят на психологическое оправдание ломаных поз и рваных жестов. Замысел верного себе режиссера заключается в том, что серый, безликий Годунов является профессиональным политиком, то есть неизбывным лицемером. Даже оставшись в одиночестве, он непрерывно лжет – себе, Богу, собственной совести. Свои исповедальные монологи он произносит как выступления в Думе. От этого его и ломает: он словно распят на дыбе собственной лжи.

Но ведь нам этого мало. Мы помним Феклистова в "Маскараде" и "Гамлете". Мы знаем, как загорается порой его взгляд, припорошенный пылью раздумий. Как у всякого большого актера, у него есть свои бездны. Намеком на дикую силу, скрытую под чиновным пиджаком, стала его сцена с Шуйским (Авангардом Леонтьевым), которого он и впрямь чуть не придушил. Но за два месяца репетиций дна душевных бездн достичь невозможно. Зато сделать интеллигентный и кассовый спектакль, на который с удовольствием пойдут буржуа всех стран, нетрудно.