BRAT PUSHKIN

Газета "Новые Известия"
24.06.2000
Елена Ямпольская

"Борис Годунов", постановка Деклана Доннеллана, сценография Ника Ормерода. Спектакль посвящен памяти Олега Ефремова

"Борис Годунов" глазами зарубежных гостей – это действительно мировая премьера. Слово "мировая" в данном случае не имеет географического наполнения и является синонимом к понятию "классная". Поскольку на носу июль и можно уже подбивать итоги, не будет преждевременной прыткостью сказать: среди всех спектаклей, увидевших свет в нынешнем сезоне, "Борис..." Деклана Доннеллана – едва ли не самая заметная и очевидная вершина.

Тут много обидного. Обидно, что чужеземцы демонстрируют нам образчик мастерства в сфере, где Россия долго считалась лидером. Обидно, что ни одно страстное ожидание – Шиллера ли в "Современнике" или "Шейлока" в театре у Калягина – не увенчалось даже отдаленно похожим зрительским удовольствием, и наши близкие соседи – Туминас и Стуруа – на сей раз проиграли гостю издалека – Доннеллану. А еще досадно, что вершиной, пиком, главным достижением театрального года приходится объявлять зрелище легкое и беспечное, в действительности ни на какие вершины не претендующее.

Доннеллан и Ормерод – основатели известного театра Cheek by Jowl, чье название допустимо перевести как "Щекой к щеке". Обычно в столь фамильярной позе английский режиссер работает с Уильямом их Шекспиром, но пару лет назад в Авиньоне он запахнулся на Пьера французского Корнеля, а теперь настала очередь и Александра нашего Пушкина. Очаровательная хлестаковщина: "Ну как, brat Pushkin?" пронизывает два часа двадцать минут безантрактного действа.

Особенности новых национальных отношений с Александром Сергеевичем "Новые Известия" обсуждали совсем недавно, поводом для разговора послужил тогда любимовский "Евгений Онегин". Однако наши внутренние претензии, предъявляемые друг к другу, никак не должны распространяться на иностранцев. Настоящий, надмирный Пушкин доступен только природным носителям русского языка, почему и жаль, если упомянутые носители добровольно отказываются от этой великой привилегии. Доннеллан живо разыграл сюжет, преподнес залу на блюдечке несложную мораль и, совершенно опустив пушкинский дух, чрезвычайно точно воспроизвел каждую пушкинскую букву (кроме тех, разумеется, что ушли в купюры). Требовать от него большего язык не поворачивается.

С точки зрения режиссерской профессии Доннеллан также не открывает ничего нового. Услужливая театральная память то и дело отсылает тебя к аналогичным примерам. Зрители сидят прямо на сцене горьковского МХАТа, на специально возведенных трибунах – прошлогодний "Гамлет" Петера Штайна. Серые чиновничьи двойки, советская военная форма, камуфляж, короткие юбчонки, платформы... – что угодно: "Венецианский купец", "Царь Эдип", тот же "Гамлет". Сцены элегантно перекрывают одна другую, наслаиваются, врезаются друг в друга, вяжутся в единую крепкую цепь – подобного эффекта пытались добиться хотя бы в том же "Шейлоке". О триумфальном шествии Самозванца зритель узнает из телерепортажа – любимый прием "Табакерки". Из представления Лжедмитрию послов, поэтов и воинов устраивают безвкусное лицемерное шоу, этакий самозванский "Шире круг!" – опять Житинкин, опять "Венецианский купец". Знаменитая сцена у фонтана – как правило, провальная, однако лучшая у Доннеллана, основательно смочена настоящей водой – ну, конечно, Додин. Дурная мода на церковные песнопения в театре расцвела когда-то у Марка Захарова, сейчас же практически сошла на нет, а посему обильное ни к селу, ни к городу исполнение молитв в "Годунове" нельзя рассматривать иначе как трогательную слабость Доннеллана, очарованного заунывными звуками чужой земли. Хотя на самом деле столь смело соединить стихии церкви и театра мог лишь человек, воспитанный в католической культуре, где каждого, вступившего в храм, встречают улыбкой, а не хамскими плакатами, типа: "Женщинам в брюках вход воспрещен"...

Чем же в таком случае хорош "Годунов"? Чем он силен и оригинален? Свободным, легким, свежим дыханием, изяществом и остроумием, четкостью и простотой, доброжелательной улыбкой, наивным ужасом, великолепными актерскими работами, мощным, нигде не проседающим ритмом. Это подлинный, стопроцентный театр. Чего ж вам боле?

В драме "Борис Годунов" очень много очень маленьких ролей. Настоящие звезды никогда не пойдут играть одну из них, но охотно придут и сыграют сразу несколько. Получается экономия и времени, и средств. Для Игоря Ясуловича главным стал строчащий на машинке Пимен; Михаил Жигалов равно хорош и в качестве ксендза, и в роли Басманова с тремя полковничьими звездочками на погонах; то же самое можно сказать и о голливудском красавце Сергее Астахове (князь Воротынский и пленник Рожнов); Александр Леньков – прекрасный отец Мисаил и проигрышный Николка; Александр Ильин – весьма колоритный отец Варлаам, правда, смахивающий на Вячеслава Невинного в той же роли; у Олега Вавилова патриарх получился чересчур западным, зато его же Юрий Мнишек – недостаточно поляк...

Единственное не прагматическое, а "концептуальное" сочетание – прелестный звонкоголосый мальчуган лет восьми-девяти Саша Костричкин, выходящий на сцену и призраком убиенного Димитрия, и Федором Годуновым. Страшное закольцевание судьбы: Годунов-младший заплатил за преступление Годунова-старшего, хрупкое долгоногое тельце кануло в бездну Смуты, узкие детские плечики приняли на себя всю тяжесть "взрослой" истории.

Против Евгения Миронова-Самозванца можно выдвинуть только один аргумент – предсказуемость такого выбора. С точки зрения актерского мастерства работа Миронова безупречна и потрясающа.

Сам Борис (Александр Феклистов), эффектный, зрелый, статный мужик, который прикуривает от толстых восковых свечей и любовно возится с сыном, а также Василий Шуйский (Авангард Леонтьев) с вечно лукавым оскалом, в чьих устах "теперь не время помнить, советую порой и забывать" звучит игриво, будто "иногда лучше жевать, чем говорить" – работают на пару. Это веселые циники, взаимно гордые и своей, и чужой хитростью, политики по призванию. Поскольку природа человеческая и природа политическая весьма неизменны, искать намеки и кукиши в кармане можно, но скучно.

Кое-что, впрочем, меняется. На одном из спектаклей хрестоматийную финальную ремарку: "Народ безмолвствует", кто-то выкрикнул прямо из зала. Тем самым прервав обет народного молчания.