В черной пижаме со следами белил и в малиновых кедах Евгений Миронов (художник) сидит на кровати. Голова его в черной береточке – на металлической дуге цвета слоновой кости. Уставился в одну точку, а губы вышептывают: "Охра, кадмий, охра, синий..." За ним, как в бреду, это повторяют другие и, как во сне, кружатся по периметру клетки из металлических кроватей, поставленных на попа. Похоже на психушку. Палату №6. Нереальность происходящего подчеркивает низкий звук виолончели.

— Меньше головой крути, Женя. Так, вытянул шею, поднял глаза. Так... – говорит Фокин, который не сидит ни минуты за режиссерским столиком. Он подбегает к сцене и показывает, как должна материализоваться "мука, которая сидит внутри художника". А тут еще подключился барабан, добавив к унылому звуку виолончели острой тревоги.

Что же это за странная вещь, в которой почти нет слов (только два диалога на весь спектакль), нет монолога героя, почти все действие просидевшего на панцирной сетке кровати? Где танцуют, как в балете, небалетные артисты, похожие на маленьких лебедей в клетке? Но не лебеди. И не маленькие. И не в балетных пачках, а в застиранных казенных пижамах. Что это за странная музыка композитора Бакши из смеси сыпучих, скрипучих звуков, шумов, разбавленных колокольчиками, высоким женским голосом и птичьим пением?

— Когда мы с Женей работали над "Карамазовыми" (спектакль "Карамазовы И АД" – М.Р.), мы пошли в психиатрическую больницу, – говорит Фокин. – И там попали в картинную галерею, где висели работы душевнобольных художников. Это произвело сильное впечатление не столько профессионализмом, сколько другим ощущением мира. Тогда родилась идея сделать спектакль о художнике, но я понимал, что самая главная задача – показать не как он сидит-малюет, а его видение, фантазии, воображение. Как? Я убежден: бытовой психологический театр умер. С композитором Сашей Бакши решили попробовать сделать такой драматический балет, некое зрелище, в котором драма переливалась бы органично в танец и из танца уходила... Этот стык меня очень интересует.

Судя по тому, что происходит на сцене, начнешь мучиться вопросами вроде: а нормальны ли люди искусства? И вообще, кого считать нормальным? Спрашиваю у Фокина: "А ты-то нормальный?"

— Я? Нет. Ну, и слава Богу. Я активно живу жизнью театральной. Это способ моей жизни. Самое главное, что люди, лишенные воображения, фантазии, для меня ненормальные, хотя выглядят вполне приличными.

А в это время по заднику сцены прошла девушка в желтом кимоно, с веером. Глаза чуть раскосые, и музыка возникла с восточным привкусом. Миронов протанцевал с ней, просто как в балете: подкрутил ее, поднял, унес... После чего вдохновенно забегал по металлическим спинкам кроватей. Летал как птичка, после чего эффектно прыгнул на панцирную сетку, стоящую вертикально.

— Сестра!!! – исступленно заорал один из больных.

Пришли мрачные санитары в коричневых телогрейках поверх белых халатов и повязали художника.

Коля Андросов, один их лучших современных балетмейстеров, расписал балетные партитуры на Ван Гога "Табакерки".

— А ты намучился с ними?

— Драматические очень отличаются о балетных. У них восприятие очень живое. А с Мироновым я совсем не мучился. Я получал удовольствие. То, что учат три-четыре года, он сделал очень быстро. Ты посмотри, какие у него вращения, кувырки, перевороты, и при этом ему нужно говорить. Пока сбивается дыхание. Но он очень талантливый человек – справится.

Очень талантливый Миронов уже сидит на каталке. Трясущимися руками при полном безумии взгляда, устремленного в зал, трогает ухо, с которым в финале добровольно расстанется. Приходит медсестра (Камиль Кайоль). Пичкает его какой-то баландой из кружки. "Поссать хочешь?" – спрашивает равнодушно и, не получив ответа, шаркая ботинками, уходит. А художник опять улетает в своих фантазиях. На сей раз трагично, с отрезанием уха при помощи все той же девушки в желтом кимоно.

Кстати, о костюмах. Все они натурально из психушки, вплоть до белоснежных кальсон с завязками. Исключение – два костюма цыплячьего цвета, купленных для героини Евдокии Германовой (мать художника) в магазине Тома Клайма. В желтом кокетливом клеше и такого же цвета пиджачке с меховой ядовитой оторочкой Германова бегает среди психов и, уцепившись за шею одного из них ногами, раскачивается, как бешеный маятник.

Когда я покидала Театр на Таганке, то Миронов с перевязанной головой и обреченным видом опять сидел на кровати. А режиссер сцепился с композитором из-за паузы в конкретной мизансцене. Кто здесь сумасшедший на самом деле? Интересно, аж жуть.