С тех пор как спектакли знаменитого руководителя Нового Рижского театра и обладателя престижной европейской премии "Новая театральная реальность" добрались до Москвы, он стал тут подлинным кумиром театральных критиков и фестивальной публики. Успел получить "Золотую маску". И был приглашен Театром Наций на постановку. Херманис выбрал рассказы Шукшина. Именно их латышский режиссер репетирует сейчас с российскими артистами, среди которых Евгений Миронов и Чулпан Хаматова. О том, почему он любит Шукшина и за что не любит современное искусство, Алвис Херманис рассказал обозревателю "Известий".

— Ты выбрал Шукшина, потому что просто захотелось его поставить или тебе показалось, что это самый подходящий материал для работы здесь, в России? Такой "оммаж" в сторону русскости.

— У меня было предчувствие (и оно, в общем, оправдалось), что московские интеллектуалы с подозрением отнесутся к этому выбору. Они, наверное, думают, что я как американский турист, покупающий в Москве матрешки и шапки-пыжики. Или что тут конъюнктура какая-то с моей стороны. Но я хочу сказать – нет, нет, это неправда, это не так. Мне просто кажется, что настало время чистых энергетических каналов... А у Шукшина они совсем чистые. Ведь что происходит сейчас в кино и в театре? Почти все художники питаются гнилью. Они интересуются теми проявлениями человека, в которых чувствуется какая-то патология. Наверное, лет пятнадцать назад это было революционно. Но сейчас это направление в искусстве себя исчерпало. Это уже никого не трогает. ... Мне кажется, что самая большая беда современного искусства в том, что оно стало очень экстравертно, в нем стали доминировать проблемы формы. А содержание и содержательность отступили на второй план. Помнишь, как Дягилев говорил: "Удиви меня!"? Вот художники и стараются удивить. И все меньше остается вариантов, как удивить. В этом смысле Шукшин был для меня просто находкой: хотя у него встречается иногда совершенно изумительная форма, но она настолько чистая, наивно-детская, что кажется, будто ее вовсе нет. Зато есть содержание – чистое и мощное. Я в последние годы вообще радикально поменял сам способ начинать новые работы. Для меня стало важным в первую очередь, что я хочу сказать зрителям, а не как сказать. Раньше было наоборот. Раньше я сначала размышлял, а что такое интересное, "аттрактивное" я могу сейчас придумать.

— А когда ты ставил Шукшина, ты пытался искать какую-то специальную сценическую форму?

— Там была только одна проблема. И один крутой поворот. Я сначала думал, что буду делать Шукшина в своем любимом стиле – много аутентичного реквизита, подробнейший быт и т.д. Это была исходная мысль. Но когда я встретился с московскими артистами, то понял, что для них все эти пыжики и тулупы – что-то очень неорганичное. Если оставить их, получится какой-то деревенский гламур. И я от всего этого отказался. Но вообще-то я впервые могу сказать, что литературный материал совсем не сопротивлялся мне. Не надо было придумывать, мудрить. Проза Шукшина очень теплая, открытая. Она тебя просто засасывает.

— Ты употребил по отношению к Шукшину слова "чистота" и "гармония". Но так ли уж чист и гармоничен главный его герой, с которым большинство зрителей его ассоциирует? Я имею в виду, конечно, героя "Калины красной".

— Ну, может, слово "гармоничный" не очень верно, но я бы сказал так – в нем есть "здоровое ядро". Шукшинское противостояние деревни и города – очень актуально для меня лично. Потому что, когда я оказываюсь в Латвии, я тоже разрываюсь между жизнью в городе и в моем доме в лесу. Я чувствую, что мы все, современные городские люди, больны. Мы какой-то неправильной жизнью живем. Думаю, что это в скором времени будет самая актуальная тема для всей урбанистической части планеты – бегство из городов. Когда я сижу в московских пробках, я часто слышу, как московские шоферы чертыхаются – нет, надо ехать обратно в деревню. И я с ними согласен. ...