Сегодня Василию Шукшину исполнилось бы 80 лет. О шукшинских "чудиках" и о том, где они на самом деле живут, в интервью Радио Свобода рассказал Алвис Херманис, режиссер спектакля "Рассказы Шукшина".

Латвийский театральный режиссер Алвис Херманис в последнее время сделал больше всего для познания творчества Василия Шукшина на его большой родине. Спектакль "Рассказы Шукшина", поставленный Херманисом в московском Театре Наций, в конце прошлого года собрал много восторженных рецензий: проза Шукшина на российской сцене – явление редчайшее, а в такой постановке и в таком исполнении – и вовсе уникальное.

Но чисто театральным действом режиссер не ограничился: перед тем как приступить к работе над спектаклем, Алвис Херманис вместе с актерами Театра Наций поехал на Алтай, в деревню Сростки – родную для Василия Шукшина – и ее окрестности.

— Мы туда ездили перед тем, как начинать репетировать вообще, – рассказывает Алвис Херманис. – Это был прошлый год, август, конец лета. Были подозрения, что все эти рассказы там так и не кончаются – просто их некому сейчас записывать. Мы еще застали в живых многих прототипов и даже с ними говорили. "Чудики"... Скорее, чудики – это те, которые в городе Москве живут. А там самые нормальные люди, очень жизнерадостные, независимые. Живут с достоинством, не так как в Москве.

— В чем проявляется достоинство живых шукшинских героев?

— В том же, в чем проявлял его Шукшин. Он ведь – мужик, который любил свободу, любил людей, жизнь любил. Я думаю, что есть некоторое недоразумение в том, что его считают каким-то советским автором. Если почитать его повнимательнее, он был советским только потому, что жил и работал в это время. Он очень-очень независимый, которого голой рукой не возьмешь.

И понятно, что его герой не упал с воздуха. На Алтае, в этой деревне происходит какая-то другая жизнь. Они не пришибленные – так по-русски можно сказать?.. Такое впечатление создалось, что у них нет никакого комплекса провинции. Просто Москва как-то слишком далеко, и они – сами по себе. У них очень сильно развито чувство юмора, особенное чувство юмора, которое проявляется.

— Как восприняли жители деревни Сростки ваш приезд? С недоверием или, наоборот, с дорогой душой? Хотя не верится, что человек себе на уме будет относиться к приезжим – да еще московским, да еще и из-за рубежа – именно с дорогой душой.

— Трудно сказать. Когда мы из города приезжаем в деревню, нам кажется, что мы сканируем деревенских, мы умнее их. Но с другой стороны тоже происходит нечто подобное. Они же тоже хитрые. Понятно, что там каждый год проводятся шукшинские дни. Они уже привыкли, что к ним разные приезжают... Но мы там все-таки по работе, а не как экскурсанты. Тем более, что наш сценограф проработала там целый месяц. Она познакомилась буквально с каждым жителем деревни.

— Но ведь сам Василий Шукшин довольно жестко относился к своим землякам. Вы помните рассказ о присяжном деревенском демагоге, который "срезал" целого кандидата наук. Я не думаю, что Шукшин особо относился с сочувствием к Глебу Капустину.

— Я с этим человеком самогон пил в последний вечер.

— С Глебом Капустиным, то-есть, с его прототипом?

— Да. Он же не злодей, он живой нормальный человек. Шукшин, по-моему, всех своих героев любил, ко всем относился с пониманием и чувством – тем более, что это был его одноклассник. Ему 80 лет сейчас. Сейчас он мне говорил, что они были большие друзья; рассказывают, что, когда Шукшин писал, часть местных была в оппозиции. Им не нравилось то, что он их описывает. Но сейчас все изменилось. Все понимают: он стал их гордостью. И используют это.

— Как свой личный Клондайк?

— И так, да. Там прекрасная маленькая гостиница, ресторан под названием "Калина красная". Правильно делают. Как в Праге – Кафка: на каждой кружке, на каждой майке есть портрет Кафки. Я думаю, что Шукшин заслуживал бы, по крайней мере, у себя в деревне такое отношение – если не по всей России.

— В одном из интервью Вы говорили о том, что чудики Шукшина в чем-то корреспондируются с хиппи по мировоззрению. Вы увидели именно такие параллели, приехав в Сростки?

— Сейчас уже все следы замяты. Думаю, что это движение, этот идеализм и романтизм 60-х годов был в планетарном масштабе. В каждой стране он как-то по-своему проявлялся. Поколение моих родителей – это шестидесятники, тоже своего рода эквивалент западноевропейских хиппи, студентов, которые хотели изменить мир: очень много было романтизма, идеализма. Там, я уверен, есть какая-то связка, какое-то объяснение – потому что такое было по всему миру... Ведь после войны была огромная коллективная надежда на послевоенное счастье, которая в 60-е годы не оправдала себя. И тогда молодые люди стали бунтовать по всему миру. Это было и в Сан-Франциско, и в Варшаве, и в Латинской Америке – почему бы и не на Алтае?

— Но сорок лет назад чудикам было уже лет по 40. Это были зрелые люди. И цивилизация хиппи все-таки более городская цивилизация, а не крестьянская, не сельская.

— Конечно, можно сейчас теоретизировать бесконечно. Можно также сказать, что герой Шукшина – это просто продолжение Ивана-дурачка из русского фольклора. Тем более, что его рассказы очень напоминают сказки по форме.

— Вы нашли какую-нибудь одиннадцатую историю в Сростках – ту, которая могла бы стать продолжением десяти рассказов, вошедших в Ваш спектакль "Рассказы Шукшина"?

— Там все эти истории – вокруг, они все время происходят. Там был какой-то кавказец, который непонятно как и когда туда попал. Он уже сам не помнит. Он в соседнем селе был пастухом, там до сих пор собирается стадо. Он был такой странный. Я не писатель, к сожалению, но этот персонаж был чисто шукшинский. Он затерялся в этом месте – был там полностью чужой, и не понял, почему он там. Все это было как-то абсурдно и трагикомично.

— Он мог бы стать шукшинским персонажем, даже если бы просто вышел на сцену и ничего не говорил?

— Если бы его Шукшин взял и поставил в свою рамочку... Шукшин, по-моему, в какое бы направление ни посмотрел, он везде бы нашел какую-то историю – свою, в каждом человеке. Дзен-буддизм, абсолютный.