В конце февраля на сцене театра "Балтийский дом" с успехом по нарастающей московские артисты Конфедерации международных театральных союзов играли "Бориса Годунова". Англичанин Доннеллан все правильно про нашу жизнь, сочинения А.С. Пушкина, понял и подтолкнул нас, зрителей, к мысли, что после спектакля лучше безмолвствовать. Ну, хотя бы ненадолго, перед тем как начать аплодировать – Евгению Миронову, Михаилу Жигалову, Игорю Ясуловичу, Авангарду Леонтьеву и всем другим, занятым в спектакле. И, конечно, Александру Феклистову, сыгравшему Бориса. ...

— В одном интервью ты сравниваешь берлинских зрителей с питерскими, говоришь, что и те и другие очень настороженно относятся к происходящему на сцене...

— Мои слова относились к тому, что было прежде, Питер стал более открытым. В этот наш приезд чувствовалась разница даже между первым и вторым спектаклем, то-есть, на второй уже пришли люди, которые узнали что-то от первых зрителей, во всяком случае, мне хочется так думать... И в результате – другая реакция зала и другая жизнь спектакля. Хотя Деклан Доннеллан считает, что мы не должны позволять зрителю хлопать и реагировать, мы должны его держать в рамках данной истории. Одно из правил Доннеллана: играть без пауз, что вообще-то очень по-русски, ведь наш человек никак не может наговориться, никак не может закончить свою мысль, подобно героям Достоевского. Актер у Доннеллана должен играть встык с партнером, тогда действие приобретает другую плотность, становится более насыщенным. Многое можно успеть сыграть во время произнесения текста партнером, а мы это все никак не можем понять, продолжаем играть все также долго и скучно... Мне кажется этот подход очень верным, потому что зритель давно уже научился жить в другом ритме и стал гораздо быстрее соображать, а театр до сих пор существует с какими-то своими паузами, которые необязательны, неоправданны и часто неинтересны...

— Это собственный опыт или приобретеный?

— У Деклана почерпнул.

— Какова, в связи с тем, что ты рассказал, продолжительность вашего "Бориса" и "Бориса" при традиционном методе игры?

— При том, что у нас очень мало сокращений, наш спектакль идет примерно два с половиной часа без антракта, а во МХАТе, скажем, "Борис Годунов" шел часа четыре. Хотя не могу сказать, что тот спектакль я не принимал, он как раз мне нравился, там была такая фигура – Олег Николаевич Ефремов! Кстати, Ефремову и посвящен наш "Годунов", и последнее, что я репетировал у Олега Николаевича – роль Шуйского в "Борисе Годунове". Он очень ревниво отнесся к тому, что я начал работать в спектакле Деклана, но... позволил. Ефремов умер фактически перед нашей премьерой – 24 мая, а выпустили мы спектакль 15 июня 2000 года.

— Спектаклю скоро четыре года...

— И, представь, мы не играли его в Москве три года, потому что не можем потянуть его экономически. Для того, чтобы играть "Бориса", нам нужен профессиональный театр с большой сценой и хорошим светом, но аренда такого театра очень дорога, а цены на билеты невозможно задирать до бесконечности. Поэтому мы с "Годуновым" ездим в основном на зарубежные фестивали... В общей сложности мы сыграли "Бориса" 100 раз и из них в Москве – 12, и 6 раз в Питере. И это обидно, потому что хотелось бы как раз играть его у нас, ведь в спектакле много тонких и узнаваемых вещей, и текст сейчас звучит просто газетно. Понятно, что никто к этому не стремился специально, но абсолютно все совпадает... Заграницей же на фестивалях и гастролях зрителем считывается общее впечатление, какие-то игровые вещи, но они многих наших реалий не знают и, соответственно, многих тонкостей не чувствуют... Так что фестивальная жизнь "Бориса" – это, конечно, хорошо и прелестно с точки зрения туризма, но с точки зрения дела, увы... С "Двенадцатой ночью" – проще, потому что мы играем его в традиционной итальянской коробке и у спектакля другие доходы...

— "Двенадцатая ночь" – уже второй спектакль, в котором ты работаешь у Деклана Доннеллана. Расскажи, пожалуйста, как он репетирует.

— В процессе работы часто кажется, что получается какая-то бесформенная каша, но Деклан – мастер выпуска, мастер финала, и так выстраивает темпоритмы, так вырезает все паузы, так обостряет действие, что иголку не просунуть... То, что Доннеллан делает в театре, мне кажется верным, тем более я и сам люблю именно такой театр – когда все аскетично, без актерских эффектов. Он стремится к тому, чтобы рассказать свежую историю, представить зрителю пьесу, неважно – знает он ее или не знает, как историю, рассказанную заново... Еще он ненавидит слово "ставить". Во время репетиции он может сказать, что эта сцена выглядит так, как будто ее кто-то поставил, давайте-ка ее отменим или заменим чем-нибудь. Может убирать какие-то вещи из своих спектаклей, уже идущих. Еще у Доннеллана есть тезис, о котором сказано так много, что он стал предметом для шуток, мы уже слышать о нем не можем, да он и сам уже иронизирует по этому поводу, но тем не менее... Речь идет о том, что Деклан называет системой ставок. Он говорит: "Я никогда не скажу вам, что у вас в этой сцене очень высокие ставки, я всегда буду вам говорить, что у вас очень низкие ставки". И на этой методологии фактически строится вся пьеса, мы пытаемся найти то, без чего невозможно сыграть данную сцену. На кон ставится миллион, просишь ли ты кофе или просишь себя убить... Ставится рамка, багет. Понятно, что мы не будем ставить огромную золоченую раму для фразы "Дайте еще, пожалуйста, чашечку кофе", мы ее приготовим для какой-нибудь другой фразы...

...