10 октября Петер Штайн дает премьеру "Гамлета". О последних репетициях "Московским новостям" рассказывает Александр Феклистов, который в этом спектакле играет роль дяди и отчима датского принца – Клавдия.

— Ставил ли Штайн Шекспира раньше?

— Ставил, по-моему, в Зальцбурге "Антония и Клеопатру". По образованию Штайн филолог. В Англии он читает лекции о Шекспире... Но ставит там Чехова.

— А Вы сами играли Шекспира?

— Одна из моих первых ролей (я тогда был в 9-м классе) – Ромео в театре Спесивцева. Но от нескольких Гамлетов отказался, когда приглашали на замену: не люблю встраиваться в уже отлаженный механизм.

— Ваши герои, как правило, интеллектуально-нервозны: Арбенин, Башмачкин. Как Вам приходится с Клавдием, которого Гамлет называет "плотным сгустком мяса"?

— Увы, трудно. У меня, правда, был похожий тип. В известной постановке "Эмигрантов" Мрожека. Тот был, что называется, "рабочим быдлом", из которого социалистическое болото вытягивает все человеческое.

— Вы слышали, вероятно, об идее Шипулинского-Гилилова, что пьесы Шекспира писал на самом деле гениальный поэт лорд Рэтленд, устроив одну из величайших литературных мистификаций. Вам не мешает этот возможный подлог?

— Теорию эту я, конечно, знаю. И звучит она, по-моему, вполне убедительно. Но мне как актеру она ничего не дает и не отнимает. Шекспир был всегда фигурой абсолютно мифологической. Шекспир – это Шекспир. Кто бы ни прятался за этим именем.

— Сейчас принято, мягко говоря, редактировать текст оригинала. Какой "Гамлет" звучит у вас?

— Если ставить "Гамлета" без сокращений, он будет идти семь часов. Мы играем три часа с одним перерывом. Сокращения – да, но деформация – ни в коем случае. Современник Шекспира воспринимал текст как таковой. Недаром говорится: читать монолог. Сейчас актер должен как бы "оправдать" тот же монолог, сыграть его. Мы работаем с переводом Морозова, и Штайн не ленится толковать нам, как он понимает буквально каждую фразу.

— Значит, текст не осовременен?

— Ни в коем случае. Хотя спектакль мы делаем для современного зрителя: в костюмах нашего времени, без декораций. Друзья Гамлета играют на гитарах, он сам – на саксофоне.

— Вы носите корону на сцене?

— Нет, но иногда в качестве знака накидываю королевскую мантию.

— Штайн – режиссер-монументалист. Его прошлая постановка в России, "Орестея" Эсхила, шла в большом зале Театра Российской армии. На какую сцену он рассчитывает сейчас?

— На ту же. Предполагается, что примерно 650 зрителей усядутся в каре прямо на огромной сцене.

— Когда репетиции начались, газеты обошло высказывание Штайна, что у него нет концепции спектакля. Она появилась?

— Петер Штайн называет себя "репетиционной машиной". Он может 7-8 часов репетировать сцену, а на другой день все поменять. Очень важны последние десять репетиций. Это рывок, реальное рождение спектакля. У меня чудесные партнеры – Михаил Филиппов, Женя Миронов, Ирина Купченко, есть, кстати, три моих ученика. Вообще Петер Штайн говорит: я здесь ради актеров.

— Русские актеры для него особенные?

— Отчасти. Штайн как-то сказал: русскому артисту проще заплакать.

— Может быть, это потому, что у него самого жизнь другая?

— Жизнь и у западного актера нелегкая. Просто у нас теснее эмоциональная связь со словом.

— Как Вам кажется, Штайну нравится Россия?

— Во всяком случае, она ему очень интересна. С 1975 года он часто бывает здесь и говорит, что у нас стало гораздо чище.

— Его что-нибудь поражает в русском характере?

— То, что мы говорим "гениально" о самых обыкновенных вещах.

— Он собирается еще у нас что-нибудь ставить?

— Боюсь, что нет. Слишком много бытовых неувязок: с деньгами, залом для репетиций, там сейчас так холодно, что мы все простужены.

— Так что надо спешить на премьеру? Штайн может не повториться?

— Спешить теперь, увы, приходится всегда.