ШОКОЛАДНЫЙ ШИШ

"Российская газета" №4205
25.10.2006
Алена Карась

"100 минут поэзии" случились вчера в Политехническом

TERRITORIЯ закончилась, и уже можно подвести ее предварительные итоги. Лучшего повода, чем вечер "100 минут поэзии в Политехническом", и придумать нельзя. Эта акция вполне отразила идеологию авторов Фестиваля современного искусства.

Среди множества более или менее явных культурных жестов была и попытка вполне гамлетовского свойства – связать распавшуюся связь времен. Именно для этого вечер поэзии (а их и без TERRITORIи проходит немало) устроили в Политехническом музее – культовом месте "оттепели", ставшем символом целой художественной и политической эпохи. Там не просто молодые поэты читали свои стихи, туда стекалось новое поколение творцов и потребителей искусства, чтобы отпраздновать свое мировоззренческое единство. Собственно, идея единства, отчетливое желание вместо индивидуалистического "я" восторженно проскандировать "Мы!!!" витала и над новым вечером поэзии в Политехническом. Неслучайно и во всех остальных акциях TERRITORIи скандирование, напоминающее комсомольские всесоюзные съезды, то и дело прорывалось сквозь мрачные, а порой и суицидальные голоса эпохи. Главным заводилой скандирования был актер Евгений Миронов. То он приветствовал заместителя главы президентской администрации Суркова, то начальника Московского метрополитена, то саму TERRITORIю.

На вечере поэзии Евгений Миронов читал рано погибшего поэта Бориса Рыжего. Его мучительно раздражали звуки "современной музыки" – маленький ансамбль тут же на сцене импровизировал на темы звучащих стихов, и он обрывал его музыку резким шиканьем. Его открытое, такое знакомое по роли Мышкина лицо освещалось пылающим восторженным взглядом. И вот неожиданно полные трудных и болезненных ощущений стихи бедного самоубийцы в интонации Миронова стали превращаться в победно-героическую ораторию с оптимистическом финалом.

Собственно, целью этого вечера, как и всей TERRITORIи, и были поиски новых героев. В интонации вечера это стальное и героическое начало входило в комическое и порой нелепое противоречие с содержанием самих стихов. Анатолию Белому пришлось начать вечер сразу вслед за кадрами из фильма Марлена Хуциева "Застава Ильича", где публика Политехнического внимает его поэтам. Быть может, оттого актер внезапно перепутал стихи молодого Дмитрия Плахова со стихами Евгения Евтушенко, звучавшими здесь 40 лет назад. Раскаты социального оптимизма, ходульный патриотизм, дежурное чувство "оптимистической трагедии" прорывалось то и дело и в некоторых других выступлениях – у Чулпан Хаматовой, в роскошном черном платье вышедшей читать стихи Наили Ямаковой, или у Леры Сурковой, читавшей Марию Протасову.

Собранные в один котел стихи десяти поэтов не представляли никакого внятного единства. Некоторые написаны юными самоубийцами, другие – уже умудренными опытом стихотворцами, где-то (как у Марианны Гейде) отчетлива связь с изощренной поэтической фактурой Иосифа Бродского, где-то (как в случае с Дмитрием Воденниковым) так же отчетливо желание прямого, не опосредованного традицией поэтического высказывания. Но расслышать их интонации в порой весьма неточном актерском исполнении было непросто. Быть может, только Елена Морозова (стихи Яшки Казановой), Виктория Исакова (Марианна Гейде) и Артур Смольянинов (Андрей Родионов) нашли контакт со своими авторами. А уж темперамент и изысканная музыкальность Псоя Короленко, певшего-завывавшего стихи Шиша Брянского, и вовсе стали ярким поэтическим перформансом.

Видимо, помимо всякого желания устроителей вечера (его режиссером являлся Кирилл Серебренников, репетировавший еще в горяченьких лаврах Римского кинофестиваля), живых и противоречивых поэтов вогнали в жесткий гламурный формат. Собственно, в таком формате пробалансировал и весь фестиваль TERRITORIЯ, доказывая нам и себе, что радикальное искусство может быть и в шоколаде.

Из-под власти формата "100 минут поэзии" вырвался Андрей Вознесенский. На сотой минуте Кирилл Серебренников попросил его прочесть стихи из его новой поэтической книжки. И Вознесенский... захрипел, потому что иначе он уже не может читать стихи. Он шептал, а зал, замерев, пытался (быть может, впервые за весь вечер) вслушаться в смысл слов. Вот это было настоящее.