Евгений Миронов рассказал обозревателю "Огонька" о своем Гамлете, о планах Театра наций и о своей работе в президентском Совете по культуре

В конце декабря в Театре наций вышел "Гамлет | Коллаж" — первая российская постановка канадского режиссера Робера Лепажа (интервью с ним см. "Огонек" N 49 за 2013 год), все роли в которой играет Евгений Миронов. Этой премьеры в Москве ждали несколько сезонов.

— Вы ведь однажды уже играли "Гамлета" в спектакле Петера Штайна...

— Да, 15 лет назад. Я так и ответил Роберу (Лепажу.— "О"), когда он предложил "Гамлета". Хотя сам втайне мечтал сыграть эту роль еще раз. Лепаж говорит: это будет моноспектакль. Дальше с моей стороны последовала мхатовская пауза: я не мог поверить, что "Гамлет" может быть моноспектаклем. Но Робер меня убедил. В Квебек, когда мы начали репетировать, приезжали шекспироведы из Бостона, мы пересмотрели все киноверсии "Гамлетов". Хотя я, еще репетируя со Штайном, понял, что есть три Гамлета, ставшие для меня событием: Лоренс Оливье, Ричард Бертон и наш Иннокентий Михайлович Смоктуновский.

— Поэтому ваш принц смотрит отрывок из фильма Козинцева? ("Гамлет", 1964 года, в роли Гамлета — Иннокентий Смоктуновский, режиссер Григорий Козинцев.— "О".)

— Нет, это предложил Робер, после того как мы пересмотрели все фильмы.

— В спектакле Петера Штайна ваш Гамлет был почти мальчиком. А теперь он взрослый, интеллектуал, правда, не утративший хипстерских привычек...

— По поводу Гамлета мы до сих пор в поиске, ищем его трансформацию. Если другие персонажи более или менее однокрасочные, и не могут сильно изменяться, — иначе зритель просто перестанет их узнавать, — то Гамлет может меняться! Мы все время размышляем, какой он в начале и какой в конце. И вообще, Гамлет ли это или некий артист, в голове которого все произошло? В конце концов, эта история могла произойти в сознании любого человека. Возникает много мыслей: стоит ли выходить за рамки своего внутреннего мира: внутри себя ты можешь так же воевать, мысленно пролить много крови, не причинив при этом никому вреда? Или лучше быть смелым, идти в реальность и огрести по полной?

— Но если разыгрывать внутри себя такие гамлетовские страсти, можно, пожалуй, и с ума сойти.

— Это и в реальности очень легко, если включить телевизор и впустить в себя все, что увидишь. Вокруг много неадекватных людей, они даже в Думе есть.

— Про Думу оставляем в тексте?

— Да!

— У вас с "Гамлетом" был застольный период?

— Надо было определиться, какие сцены важны для нас, какие нет. Мы прорисовали четкую канву самой истории, и все лишнее отпало. А дальше стала рождаться конкретика, ведь чтобы сделать ту или иную сцену, нужно создать среду, в которой человек пребывает. Например, Полоний. У Шекспира он царедворец, у нас кагэбешник, поскольку все действие происходит в 1960-1970-е годы. — В спектакле ваш Полоний звонит кому-то по вертушке, Офелия, проводив Лаэрта, включает на кассетнике песню The Rolling Stones "As Tears Go By". Откуда возникла эта эстетика?

— Если говорить об Офелии, то поначалу я предложил, чтобы она пела, взяв вместо микрофона массажную щетку, как делают дети, но Робер счел, что это слишком. Тогда появилась кассета, которую она получает в подарок от Лаэрта. Эта девочка сидит и грустно смотрит в окно, как другие играют. А песня — это внутренний мир Офелии. Если же говорить про эстетику 1970-х, то ее очень любит Робер. На репетициях мы вспоминали каких-то реальных персонажей того времени: Джеймс Дин, Джим Моррисон — все они очень рано ушли. Возвращаясь к Полонию, это старый кагэбешник, который хочет остаться нужным. Дальше возникла идея создать кабинет Полония, и самое потрясающее, что в театре Лепажа она тут же воплотилась! Я вам признаюсь: работу над монологом "Быть или не быть" мы оттягивали до последнего. И вместе над этим хохотали: "Давайте сегодня? Нет? Ну, может, возьмем пока сцену сумасшествия Офелии?" Так мы тянули до последнего, потому что этот монолог в разных переводах находится в разных местах пьесы — от этого зависит вся концепция. Когда мы поняли, где он должен быть, мы стали думать: ясно, что после встречи с тенью отца Гамлет находится в неадекватном состоянии. Но как он сам это заметит? Может, увидит себя случайно в зеркале и не узнает? Скажем, зашел в ванную и вдруг заметил, что небрит. То есть после встречи с призраком у него наступил ступор. И сейчас он словно очнулся и видит, что зарос щетиной. Мы стали думать, что такое смерть. Вот он случайно порезался бритвой, кровь — это рождение, но это и смерть. И эта маленькая деталь рождает уход Гамлета в Космос... Когда мы все это обговорили с Лепажем, я обернулся и увидел, что его люди уже прилаживают к стене раковину. Я спросил: "Робер, так ты это уже придумал раньше?!" "Нет, это мы с тобой только что придумали". То есть его помощники слушают, что мы говорим, и сразу дают возможность все проверить.

— Какие принципы устройства театра Ex Machina вам бы хотелось перенять у Лепажа и использовать в Театре наций?

— Мне бы хотелось воспитать таких же профессионалов, как у Робера. Но деятельность нашего театра куда сложнее и многопрофильнее, чем у Ex Machina. У нас ведь есть разные направления деятельности: фестивали, гастроли, производство спектаклей. Надеюсь, что когда-нибудь мне удастся совместить в Театре наций две вещи: высокий профессионализм и театральный дух. В российском театре они пока существуют по отдельности.

— Томас Остермайер, Эймунтас Някрошюс, Алвис Херманис, Робер Лепаж... Похоже, половина лучших режиссеров мира работала с вами в Театре наций. Кто в планах?

— Будущий год нам бы хотелось посвятить русской классике. И тут мы очень надеемся на новую волну режиссуры, чтобы молодые на время оставили современную пьесу и оглянулись назад. Недавно Дмитрий Волкострелов, услышав слово "классика", посмотрел на меня круглыми глазами и сказал: "А что я могу в классике?" Я говорю: "Не знаю, а вдруг это Гоголь?" Он ушел и на полчаса впал в транс, видимо, весь Гоголь промчался у него перед глазами, но он согласился. И не только он. Дима ведь молодой, но уже знаменитый, а будут и совсем юные ребята, мы объявили конкурс, куда можно подавать заявки, и весной будем отбирать лучшие.

— Знаю, что режиссер Роберт Уилсон собирается ставить у вас "Сказки" Пушкина. Будете участвовать в этом спектакле?

— Мы очень долго, на протяжении пяти лет, хотели с ним сделать спектакль, но замыслы менялись. Наконец я сказал ему, давай сделаем с расчетом на молодых актеров Театра наций. У нас уже сформировался некий костяк синтетических актеров, которые отлично поют и двигаются, им необходимо развиваться, а ведь работа с Уилсоном — этап в жизни любого артиста. Если после этого у него останется время и для меня, я, конечно, буду страшно рад.

— Вам везло на крупных режиссеров. Есть разница: работать с русским режиссером или с европейцем?

— Разница в языке, но это вопрос трех дней, их вполне достаточно, чтобы начать друг друга понимать. Когда я уже на сцене, то все проще, иногда слов не нужно, вырабатывается птичий язык театра. Но вначале особенно важен человек, который может наладить коммуникацию, и не только языковую, это скорее не переводчик, а единомышленник. И такие люди на вес золота.

— Можно спросить о вашей общественной нагрузке, вы же член Совета по культуре при президенте России?

— Да-да, спрашивайте, конечно!

— Как чувствуете себя в этой роли, не вызывает ли она депрессию?

— Иногда вызывает. Не потому, что ничего не делается, а потому, что делается очень медленно. Огорчает, что у некоторых чиновников, причем всех рангов, нет понимания, а зачем, собственно, эта культура нужна, а если и нужна, думают они, то пусть сама себя и окупает. И объяснить им, что мы теряем образованного, культурного человека, а значит, теряем возможность развития, практически невозможно. Огорчает, что по ничтожному поводу приходится обращаться к начальникам. Туалета нет в театре, который обслуживает весь район, артисты, извините, по нужде ходят в ведра за кулисами, а местное начальство ждет распоряжения сверху. Вот и получается, что проблему, где и как ходить по нужде, должен решать опять Владимир Путин. Недавно была ситуация с затопленным театром в Комсомольске-на-Амуре: если бы не президент, который в прямом эфире дал распоряжение откачать воду, город на длительное время лишился бы театра. Я понимаю: в городе большая беда, им сейчас не до искусства, но потом они бы вспомнили о театре, а его не было бы на ближайшие десять лет, ведь восстановление стоит намного дороже! Жаль только, что об этом приходится напоминать с высокой трибуны. Мне сейчас нравится общаться и работать с Владимиром Толстым, он возглавляет Совет по культуре, он очень неравнодушный человек. Следующий год в стране объявлен годом культуры, я надеюсь, что он будет таковым не только на бумаге.

— Если выпадает свободная минута, как вы восстанавливаетесь?

— Обычно после Нового года я сочиняю план, решаю устраивать себе раз в неделю выходной. И каждый год мимо! Спасает переключение с одной работы на другую. Вот, скажем, у меня были тяжелейшие съемки в сериале "Пепел", а мне надо было улететь в Квебек к Лепажу, поэтому на площадке так гнали, что я перестал спать. Я улетел в Канаду наутро после ночной съемки, там мы сразу начали репетировать, и знаете, я тут же отвлекся и как будто отдохнул. Вот, видимо, такой я больноватый паренек. Просто лежать у моря можно, конечно, но... Хобби, говорите? Но какое хобби, когда я каждую минуту думаю: я столько бы мог сейчас сыграть!

— Есть что-то в жизни, о чем вы очень жалеете?

— Я пытаюсь исправить то, о чем я жалел. Но об этом как-нибудь в другой раз.

Беседовала Алла Шендерова