По этой причине звезда отказывается от некоторых творческих проектов

На вечер памяти народной артистки СССР Валентины Ермаковой, состоявшийся совсем недавно в Саратовском театре драмы, собрался полный зал — зрители, коллеги-актеры, многочисленные почитатели ее мастерства. ... Когда же на сцену легкой, почти мальчишеской походкой взлетел народный артист России и лауреат множества самых престижнейших премий и наград Евгений Миронов, зал разразился не просто аплодисментами – овациями. ... После того как вечер закончился, замечательный артист дал эксклюзивное интервью "МК в Саратове".

— Как по-Вашему, Евгений, есть ли судьба как рок, как нечто неизбежное, или человек способен бороться с ней? И какой будет подобная борьба – безграничной схваткой или поединком в рамках узкого коридора, размеченного судьбой?

— Полагаю, судьба есть. Когда я играл у Някрошюса в его "Вишневом саде" Лопахина, я как-то неожиданно осознал для себя неизбежность судьбы своего персонажа. Понял, что Лопахин окажется перед необходимостью продать вишневый сад. Продать и жить потом с этой виной, раной, с тем, что изменило, покорежило, изничтожило подобное событие в нем самом.

— Вы говорите о персонаже практически как о живом человеке. Иногда, наблюдая за актером Вашего уровня, я думаю, что где-то имеется планета сыгранных ролей и там живут все вдохновенно сыгранные герои. Допускаете подобную мысль?

— Олег Борисов как-то говорил, что он хотел бы собрать за одним столом всех своих персонажей и пообщаться с ними. И мне это понятно. Потому что по роду деятельности мы, актеры, общаемся с высокими собеседниками. Чехов, Шекспир... Их мысли, чувства... Ритм, цвет, музыка слова не могут не воздействовать на нас. Солженицын говорил, что мы – трансляторы. (Улыбается – Авт.) Видите, в какую компанию я себя отправил... Писатели, актеры... Через нас, через наши нервы, органику, а у актеров еще и пластику, тело, через все наше естество приходят в мир судьбы и истории. И они не могут не видоизменять того, кто их сотворяет.

— Видоизменять в лучшую сторону?

— Не всегда. Человек состоит из ВСЕГО. Из самого разного. Если бы этого разного в нас не было, актерской профессии не существовало вовсе. Неоткуда было бы черпать и вытягивать бездну ощущений. Я ведь беру все из себя. Ну, и, конечно, чуть-чуть из того, что удалось подсмотреть в других людях – знакомцах, незнакомцах...

— Вы утверждаете: "человек состоит из всего". Но наверняка были роли, от которых Вы отказывались…

— Да, мне предлагали сыграть Чикатило. Это чересчур. Актер в той или иной степени все же адвокат своих ролей. Я отказался. Было еще и предложение от Киры Муратовой сыграть в одном фильме. Он называется "Три истории". А историй должно было быть четыре. И мне выпадала роль маньяка, который мечется по каким-то помойкам, свалкам. Я отклонил и это предложение.

— Да, но в фильме "Змеиный источник" Вы все же исполнили роль маньяка.

— А я придумал там для моего героя финальную фразу: "а что мама скажет"? То-есть, предпринял попытку оправдать моего персонажа с клинической точки зрения. Все ведь приходит из детства.

— Сейчас Вы репетируете Калигулу. Это же крупномасштабный злодей. Нет отторжения от персонажа?

— Нет, потому что Калигула из пьесы Камю сильно отличается от героя одноименного фильма или исторических хроник. Мне есть что играть. И это главное.

— Вы хорошо знаете самого себя?

— Не думаю. Больше того, мое недостаточное знание себя, возможно, спасает, ограждает, оберегает меня от каких-то поступков. Не исключено, что знай я себя лучше, возможно, ушел из профессии.

— В фильме "Идиот" Вы исполнили роль идеального человека. Кто, по-Вашему, князь Мышкин?

— Инопланетянин. Или взрослый ребенок... возрастом до трех лет, когда никакого безудержного "дай!" по отношению к миру, окружающим еще нет. Когда есть улыбка-солнышко и распахнутость миру. В сущности, князь Мышкин и есть невинное дитя. Он ведь тяжко болел. И его выход в свет, к людям только-только начинается. В нем нет пороков. Он безгрешен. Идеален. Он бескорыстен в любви, чего вообще почти не бывает, потому что все мы очень эгоистичны, когда влюбляемся. Мое! Только со мной! Для меня! А князь Мышкин, он создан, чтобы отдавать этому миру. А на то, чтобы брать, он даже не посягает! Сыграть такую безупречность невообразимо трудно. Я был почти в панике. В ужасе. Безгрешность, идеальность, убедительно изображенные в книге – это одно, но на экране – совсем иное. Мне предстояло сыграть живого человека. И я начал искать в нем недостатки. Некие противоречия. Драму. Тайны.

— Нашли?

— Да, у Достоевского все есть. Все эти ключи к характеру. Я обнаружил, что князь Мышкин мечтает и старается стать похожим на других людей. Например, учится потихонечку привирать. Он испытывает стресс от собственной непохожести на других. И его финал предначертан: он должен был исчезнуть – умереть или сойти с ума, потому что в противном случае стал бы кем-то иным. Ангелом или...

— Чудовищем?

— Может быть, и чудовищем. Но одно понятно: такой, как есть, он был обречен.

— Работа над "Идиотом" оказалась сложной?

— Да, мы снимали фильм девять месяцев, и приходилось заучивать километры текста. Не говоря уже обо всем остальном. Однажды обнаружили уснувшего прямо на рабочем месте Бортко.

— Вы ощутили после этого фильма волну народного восхищения?

— Когда сериал показали по телевидению, ко мне начали приходить сотни восхищенных писем. И очень много посланий от молоденьких девочек. К моему огромному изумлению меня – простите за откровенность – именно после этого фильма записали в секс-символы. Что само по себе удивительно. Потому что князь Мышкин почти беспол. Он – некая... почти надземная сущность. Как люди умудрились увидеть в нем чувственность, не понимаю. И недоумеваю.

— Может быть, Ваш герой вызвал в душах людей тоску по идеалу. По мужчине, который защищает, который открыт, честен. Сегодняшний мир ведь жесток, а такой персонаж, как князь Мышкин, дарует надежду.

— Ну, да, надежду. А помните, как сказала Ермакова: "Как это трудно – всю жизнь трудиться. И как все кончится все равно плохо... То-есть, всегда кончается в общем-то плохо". Смириться с этим нет сил.

— Вы предвосхищаете мой вопрос о страхе. Ваш страх — это..?

— Мысли о смерти. Своей и близких людей. От этих мыслей не способно спасти ничто – ни вера, ни духовность. Невозможно принять и осмыслить ту правду, что нас не будет. Всех не будет. Что мы умрем.

— Мы приходим в этот мир незваными гостями и уходим, не зная своего часа.

— Вы почти повторили слова моего Фигаро!

— Надо же! Я не помнила Бомарше. Это случай. Кстати, а Фигаро Вами любим?

— Ну, еще бы! Эту роль я подарил себе сам. Никто, думаю, не смог бы сделать мне такого подарка!

— Вы не только актер, но и художественный руководитель Театра Наций. Откуда берете энергию на столь разнообразную деятельность?

— Не знаю, не знаю. Видимо, когда надо, энергия появляется.

— Художественный руководитель театра — это не только творческие замыслы, но и административная составляющая. Полагаю, она Вам не очень симпатична…

— Ну, почему же? Я несу ответственность за театр, за его нормальное состояние, поэтому четкое администрирование такая же органичная часть моей работы, как и актерство.

— Что способно вызвать Вашу ярость?

— Непрофессионализм. Когда я вижу, что люди, работающие рядом со мной, под моим руководством, не умеют и не хотят работать так, как это надлежит, я предпринимаю все усилия, чтобы воздействовать на них соответствующим образом. А восторг и восхищение, кстати, я могу получить от профессионализма. Если я вижу человека, который... Ну, например, ведет машину так, что становится с ней единым целым, то испытываю восторг. Или балет. Когда танцует такое совершенство, как Ульяна Лопаткина, зрители становятся свидетелями чуда из чудес. Профессионализм – это и радость, и достоинство, и подарок. К великому сожалению, в сегодняшней российской действительности становится все больше и больше антипрофессионализма... Причем самого оголтелого и агрессивного. Простите за грубый образ, но какой-то вопиющий бардак в головах у кучи народа наблюдается. Очень многие почему-то вообразили, что и поправ профессионализм, наплевав на него и растоптав его, можно жить припеваючи. И, как ни странно, значительному числу людей это удается. Из-за дикого непрофессионализма жить в этой стране становится все сложнее и печальнее.

— Актер не может не быть интуитивен. Видя человека впервые, Вы опираетесь на первое впечатление? Или Вам нужна некая сумма эмоций, вызванных той или иной личностью?

— Нет, я могу ошибиться. У меня в окружении есть люди, отмеченные даром физиономистов. И они почти безошибочно способны обрисовать характер, натуру человека. А я... Нет, я не могу составить впечатление о ком-либо с первого взгляда. Мне надо вглядеться пристальнее. Хотя энергетика, конечно, просвечивает. Знаете, здесь в Саратове я встретил однокурсника. Мы не виделись очень давно. Со времен окончания театрального училища. Наверное, лет двадцать пять. Он работает сейчас в Волгограде. Занимается тем же ремеслом, что и я, пребывает внутри театральной профессии... Я посмотрел на него и подумал: Боже мой, как же замечательно, как правильно и чисто он прожил все эти годы! Эта правильность, чистота, незамутненность словно высветились в нем. Были видны. И я порадовался за него. Сильно порадовался. Потому что актерская профессия, она... пограничная. Может совсем не туда завести. Мы соприкасаемся с тонкими мирами.

— В старые времена актеров хоронили за пределами кладбища, потому что считалось: люди вашего рода занятий способны вызывать фантомов, оживлять духов. А мне подчас кажется, что опасность этой профессии совсем в другом – она разжигает ревность к таланту другого человека, рождает низкие эмоции.

— А я считаю, что за пределами кладбища вполне могут быть похоронены и люди других профессий. Дело не в том, насколько профессия низкая или высокая, дело в том, каков человек. Если актер не взращивает в себе некий внутренний стержень, если он не совершенствуется, а живет фрагментарно, разбросанно, хаотично, это прежде всего разрушает его собственную натуру.

— Женя, что Вы читаете сейчас?

— Солженицына. Он лично подарил мне свои книги.

— Я беседовала с Вами и думала о том, какой Вы глубокий и тонкий собеседник. К сожалению, в прессе мне мало встречались беседы с Вами, посвященные раздумьям об искусстве, тайнах мастерства. Чаще всего интервью были чисто бытовые.

— Я почти не даю интервью. Не исключено, что то, что Вы читали, сделано без моего участия. Ведь интервью есть тоже момент профессионализма — и того, кто задает вопросы, и того, кто отвечает на них.