ТАЛАНТЫ И ПОКЛОННИКИ

Эксклюзивное интервью Официальному сайту Евгения Миронова
05.03.2010
Беседовала Ольга Павлова

— Евгений Витальевич, спасибо большое за то, что Вы уделили время для нашего сайта, куда в большинстве своем приходят много Ваших поклонников и даже фанатов. Давайте мы сегодня поговорим немного про Ваши отношения с поклонниками. Можно?

— Давайте!

— Давайте. Проявление теплых и добрых чувств к кумирам обществом, в общем-то, не приветствуется, и на фанаток – в основном молоденьких, впечатлительных, восторженных барышень – общество смотрит слегка презрительно. Но если у таланта нет поклонников – это полноценный талант? Как Вы считаете?

— Нет, конечно, нет. Тогда непонятно, ради чего и ради кого... И нет людей, которые "заболевают", в хорошем смысле, от творчества этого человека. По-моему, это ущербно.

— У Вас есть фильм "Есть идея...", где Вы создаете образ очень рьяного фаната. Там был саксофонист Антон, который любил Гато Барбъери и из-за этого чуть не развелся с женой. Вот такой вопрос: у этого человека есть прототип? Или это собирательный образ? Очень потому что достоверный!

— Нет, это просто была история такая, которая меня заинтересовала. Потому что я как раз – любительски, скажем, – овладел саксофоном, и мне хотелось как-то это запечатлеть в кино. И вот случайно подвернулся сценарий. Там, правда, был, по-моему, другой музыкальный инструмент, но мы переделали это на саксофон. Мне именно хотелось передать, как человек, который не профессионал большой в этом деле, но у которого есть кумир перед глазами и какая-то мечта своя, может быть, неосуществимая – как его влечет к себе эта звезда и на что он ради этого готов. Это интересная тема такая. Она не раскрыта до конца в этой картине, потому что там, как обычно в мелодраме, много других каких-то коллизий.

— Но было бы интересно такой фильм сделать?

— Наверное, интересно, да.

— Есть ли для Вас лично какая-то разница между фанатами и поклонниками, какая-то градация? Потому что некоторые звезды любят поклонников и не любят фанатов...

— Ну, я так понимаю, что... Если я правильно понимаю, фанаты – это...

— Это люди, которые очень много тратят времени на свое увлечение. Поклонник – ну, человек сходил, посмотрел спектакль и просто захотел пойти на следующий. И как Вы – человек, который кумир, по сути – это воспринимаете?

— Ну, со временем образовался некий круг людей, который не сразу, а постепенно, поскольку я видел уважительное отношение к себе не просто как к артисту, который сыграл и – "Эй, ты, иди сюда, давай выпьем!", как это часто бывает... Грань переходится моментально, и люди в этом не виноваты. Они – простые люди особенно – ассоциируют меня с героем с экрана. "Да он такой же, как там – простой человек!" И им совершенно нет дела до того, какие проблемы сейчас, в данный момент, у этого человека, хочет он общаться, не хочет общаться... Так вот, сформировался некий круг, который вызывает доверие; мало того, активно помогает разными способами. И мне это приятно, потому что это какое-то получается общее дело, а не просто вот есть какой-то герой, а есть его фанаты. Это такая трогательная очень взаимосвязь.

— То-есть, разница в том, что поклонники – это люди, которых впечатляет творчество, а фанаты – это люди, которые помогают? От которых чувствуешь отдачу?

— Не то чтобы помогают, а – которым больше чем удовольствие приносят актеры. Потому что это какая-то существует тайна взаимоотношений.

— Вы сейчас играете в фильме про Достоевского, и, наверное, читали такую историю – Анна Григорьевна рассказывала в своих мемуарах. О том, как к ним в петербургскую квартиру приехала фанатка, по-другому не могу сказать, из Киева, которая услышала от кого-то, что Достоевского бросила молодая жена и что он больной лежит в петербургской квартире один. Она приехала его спасать. А вот у Вас таких комичных историй не бывало? Вас никто не "спасал"?

— Нет (смеется), как у Федора Михайловича – такого не было. Было, как у всех. Это классические какие-то письма, что у меня дети где-то там, фотографии – "Посмотри, как он на тебя похож! Копия растет мальчик без тебя. Мы будем ждать столько, сколько нужно. Вечно твоя и твой малыш." Это вот такая классическая...

— Ваши преданные поклонницы, которые ходят на спектакли, смотрят фильмы по многу раз – они достаточно "вредные" критики, они видят все детали Вашей работы. Как Вы считаете, это объективный взгляд на работу актера? Или рассматривание объекта под микроскопом?

— По-разному. Бывает болезненное... Какой-то болезненно пристрастный взгляд, который, конечно, не объективен. Но, например, я больше всего слушаю своих родных, своих близких, потому что они меня знают как облупленного.

— То-есть, у них самый объективный взгляд?

— Да, потому что они знают меня, они видели меня в разных проявлениях: либо я повторяюсь в чем-то, либо где-то там что-то им показалось не так... Поэтому вот этот круг, про который Вы говорите – близкий круг поклонников, так сказать, фанаты или близкий круг поклонников или поклонниц – это люди, безусловно, которые знают мое творчество, и очень подробно. Поэтому, я думаю даже, они имеют право на какое-то серьезное отношение и требовательное. Но! Есть важная вещь: что художник (об этом писал еще Пушкин – "ни перед кем ответа не давать") сам себе главный судья. Поэтому можно все послушать, соглашаться или не соглашаться, но я только могу сам честно себе... И слава Богу, что это возможность пока у меня не отнимается.

— Ваши преданные поклонницы, наверное, как и у всех артистов, первые замечают самоповторения, что и становится штампами. Есть успешные актеры, ставшие складами своих творческих штампов. Что Вы делаете для того, чтобы не "заштамповаться"? Есть ли какие-то "фирменные" приемы?

— Да. Каждый раз – по-настоящему. Поскольку я играю разных героев, они не могут повторяться, они должны быть в разных ситуациях по-разному. Это другой характер и другое проявление. Я не играю себя. Есть замечательные артисты, на Западе особенно, которые из картины в картину остаются сами собой, ничего не меняя – ну, может быть, усы наклеят или волосы покрасят. Но они сами с собой играют, и, кстати, очень хорошо это делают.

— Например, можете кого-то назвать? У Вас есть любимый актер западный?

Западный есть, но это как раз из другого разряда. Мне нравится очень Шон Пенн, а из последних – Дауни-младший. Просто здорово одаренные люди, которые не боятся идти совсем в другую сторону, и им наплевать абсолютно на рейтинги или какие-то там кассовые сборы. Они, причем, могут сниматься как в кассовых фильмах, так и не в кассовых. Не имеет для них никакого значения.

— Вы часто говорили в интервью, что у Вас нет отдельного кумира, есть только восхищение работой. Но восхищение разное бывает. Вот у Вас есть желание глубже познавать творчество какого-то конкретного человека?

— Нет, пожалуй, это было только с Лоуренсом Оливье. Мне было интересно все про него, потому что вообще мне нравится его путь. И, честно говоря, в чем-то мы совпадаем, потому что он тоже в какой-то период сам, артист, стал руководить театром и очень успешно им руководил. Вот мне все интересно про него, потому что, кроме того, что талантливый, он очень умный и вообще великая личность.

— Давно, наверное, несколько лет назад, в одном интервью по поводу "Вишневого сада" был разговор, что много людей уходит со спектакля. Но Вы сказали, что если один человек, который сидит в зале, понял, о чем Вы говорили – значит, спектакль Вы играли не зря. Все эти шесть часов. Я считаю такое отношение уважительным к публике. Но при этом в среде профессионалов есть такое расхожее мнение, что "публика – дура", и если на сцене медийные лица, любой спектакль будет иметь успех. Вы с этим согласны?

— Ну, во-первых... Я играл в спектакле – назывался "Еще Ван Гог...", его ставил Валера Фокин. Это такой экспериментальный спектакль о художнике, почему и называется "еще" Ван Гог. Не о Ван Гоге, но вот о таком же. Все это происходило тоже в сумасшедшем доме, к нему приходила мать... И у меня не было практически ни одного слова в этом спектакле, только в самом конце, и то очень мало. И говорил мой персонаж через двадцать минут после начала спектакля, до этого находясь в сомнамбулическом состоянии. Я ходил специально с режиссером в "Кащенко", сейчас по-другому называется эта клиника в Москве. И там врачи рассказывали, что очень это часто случается: когда страшная депрессия, человек может уйти почти на полгода в такое состояние – внутренний коллапс, внутренний стопор. Но это не означает, что у него не происходит внутренней жизни. Вот это на каком-то миллиметрическом уровне надо было изучить и прожить. Это было мне как артисту очень интересно, потому что это такой процесс... не большими мазками, а ювелирная работа. Так вот, когда аплодисменты в конце спектакля, они были, грубо говоря, не как в "№13" или не как в "Рассказах Шукшина": очень слабенькие, тихие. И случалось, что кто-то и уходил со спектакля. Когда мы кланялись, безусловно, я как артист, как и мои партнеры... какой-то дискомфорт у меня внутри был, потому что как-то я не привык. Я привык к какому-то приему более такому... активному. И тогда Валера Фокин сказал, я это запомнил на всю жизнь: "Надо иметь мужество играть такие спектакли". Они полезны, во-первых – нам, а во-вторых, может быть, в зале найдется человек, кто это воспримет адресно, себе.

Поэтому нельзя публику под одну гребенку... Она очень разная. И кому-то нравятся какие-то медийные лица, и они на это ходят. И, кстати, когда мы приезжали, например, в какие-то города с "Вишневым садом" Някрошюса – очень специфическим спектаклем, очень сложным, еще и идет пять с половиной часов – я с ужасом перед каждым спектаклем думал: зачем?! Бедный зрительный зал! Тысячный зал – во-первых, это неправильно, должна была быть гораздо меньшая площадка, но так решали продюсеры... Думаю: они ведь идут совсем за другим и не понимают, куда они попали. Но. Показателен был, например, спектакль в Челябинске, да и в других городах. Та часть, которая оставалась в зале – это была бòльшая часть – они не уходили. Это было уже полдвенадцатого или двенадцать часов ночи, а они стояли и аплодировали, как какому-то событию, важному в своей жизни. И вот это – дорогого стоит.

Поэтому есть, и у меня в том числе, разные спектакли. Есть "№13", где комедия положений и где особых психологических каких-то мотиваций... они есть, но они не нужны особенно, утяжелять там нечего. И есть другие спектакли. Я не считаю, что "публика – дура", но проблемы с публикой есть. Это касается... Так всегда было, наверное, но сейчас особенно, потому что телевидение сделало все для того, чтобы ну совсем уже вычесть мозг, выесть его, он не нужен. Просто оставить животные инстинкты: либо поржать, либо в какой-то момент пострадать, но никак не думать. Ну, вот такое время, что делать...

— И тогда такой вопрос на эту тему. Одна очень известная актриса в одном из интервью несколько лет назад сказала, что у нее возникает желание после спектакля стать невидимкой и пройти в толпе публики, чтобы услышать, что говорят люди о спектакле. Потому что аплодисменты и дарение цветов – ритуал. Он, наверное, бывает на всех спектаклях. И ей хотелось узнать на самом деле, изменила ли ее работа их жизнь или нет. Сейчас это не проблема. После каждого спектакля можно узнать мнение публики о том, что люди чувствуют – в интернете это все есть. У Вас такого желания не возникало?

— Нет, никогда. И не дай Бог! Я бы сошел с ума, если бы я... Среди моих коллег есть, я знаю, те, которые выискивают в интернете про себя, вычитывают всякие интервью, положительные и отрицательные, и очень мучаются, и все равно какое-то садомазохистское наслаждение испытывают. Нет, это не нужно совершенно.

— Вы сейчас работаете над "Достоевским". Прямо сегодня. Над ролью. И говорили недавно в интервью: не очень хочется копаться в личной жизни Федора Михайловича, потому что это Вам не очень интересно, но приходится это делать, чтобы понять во всех проявлениях человеческую личность. Вот Ваши поклонники часто читают "желтую" прессу, интересуются какими-то эпизодами Вашей личной жизни. Вам не кажется, что они делают это именно потому, что хотят Вас понять, а не потому, что их интересует "жареная" сторона Вашей жизни?

— Не знаю... Так устроен человек. Ему всегда интересны перипетии личной жизни, особенно звезд. Для того, чтобы – может быть, я так предполагаю – иногда получить удовлетворение от того, что и они страдают. "Слава Богу, развелись!", или "Ах, он пьет! Я вот тоже пью, и, значит, не я один, оказывается, и там тоже." Ну, что делать, так человек устроен.

Что касается Федора Михайловича, я действительно... когда стал читать и много писем, и много его откровений, на какое-то время я как-то засомневался, правильно ли вообще мы делаем. Потому что есть его произведения, и в принципе он весь там. А сколько у него было жен, мне как-то это даже неловко читать. Но я потом понял, что, говоря о Достоевском, это, видимо, очень сильно взаимосвязано, потому что все его жизненные перипетии, все его драмы, они все переходили в произведения. Поэтому для того, чтоб понять, что там в том же "Идиоте" или в "Карамазовых", важно знать, что это абсолютно такой же момент. Так же страстно, как Рогожин любил Настасью Филлиповну, он любил Апполинарию Суслову. У него были такие же страшные сцены. Или, предположим, сомнения Ивана Карамазова ему очень свойственны. В конце жизни своей, практически за три года до своей смерти, он начинает писать этот роман и пишет в письме Панаевой... нет, не Панаевой… не помню кому, о том, что "боюсь, может не получиться, потому что хочу сказать о самых своих потаенных мучениях и сомнениях Божиих…" То-есть, будучи пятидесятивосьмилетним человеком, он до последнего мучился, переживал и не был "бронзовым". Хотя все перед ним преклонялись, и он был, безусловно, не то что кумиром, а он был пророком. Так как-то уже было решено. Он был в этом статусе. Так вот он, оказывается, до конца мучился. Вот для этого мне нужно понять, что происходило у него в личной жизни.

— Вы как-то говорили, что между актером и публикой должна быть дистанция и вокруг актеров должен существовать миф. А вот зачем он нужен? Для чего эта дистанция? Какой смысл?

— Миф? Я не говорил такого, что миф должен существовать. По крайней мере, я этим не озабочен и никаких усилий не прилагал, чтобы какой-то миф создавать, потому что у меня нет на это времени и это очень скучное, по-моему, занятие. Как живу, так живу. А что касается дистанции, да, она, безусловно, должна быть, и никакого панибратства не может быть.

— То-есть, дистанция только для того, чтобы не допускать панибратских отношений?

— Нет, нет, нет. Все равно, это... Безусловно, разрушая эту границу, я мешаю им вопринимать меня как персонажа, как воплощение героя какого-то автора. Понимаете? А так им будет просто мешать конкретно. "Это Женька, Женька! Да какой он Хлестаков? Женька, я же вижу все!" Нет. Не Женька... Дело не в Хлестакове, а в любой другой роли...

— То-есть, актер должен быть для публики не на ладони в том числе для того, чтобы соблюсти чистоту профессии?

— Для них же самих. Для того, чтобы... Эффект должен все-таки оставаться. Он будет сильнее.

— Не секрет, что у Вас есть поклонники – люди, обладающие властью, деньгами, много таких людей, известные люди. Они чем-то отличаются в своих проявлениях от обычных людей, которые приходят после спектакля, дарят цветы, говорят какие-то слова, в сути отношения к Вам?

— Знаете, я, честно говоря, – не знаю, как у других... я ощущаю уважение. То-есть, если говорить про людей, обладающих властью или очень богатых, когда они ко мне приходят или мы встречаемся, я ощущаю уважение, и мне очень приятно. Я не знаю, чем я заслужил это уважение, потому что обычно к нашему цеху, к артистам, особенно политики, да и бизнесмены, относятся как к шутам. Как к несерьезным людям, занимающимся несерьезным делом, которые должны быть как украшение на салате, зелень там – бросили сверху... Вот, значит, какое-то такое ажурное украшение должно быть. И меня это всегда раздражало, потому что так думают только неумные, неглубокие люди. Так вот мне повезло: это окружение, которое, так сказать, хорошо относится к моему творчеству, они, видимо, умные, потому что им это нужно – не развлечение, потому что они смотрят фильмы или ходят на спектакли, а для чего-то еще другого, как и нормальным людям.

— Когда Вы говорите о своих ролях, кто бы это ни был, Вы говорите как фанат о своем кумире. У Вас такого ощущения никогда не было, что Вы становитесь немного поклонником того человека, которого Вы играете?

— Я по-другому назвал бы. Это не поклонник – это друг. Они становятся друзьями. Я с ними прожил часть своей жизни.

— Просто сам тон, сама интонация очень похожа.

— Ну, как о друзьях, как о близких мне людях, безусловно. Это правильное наблюдение, так оно и есть. Я даже прочитал это у Олега Борисова в его дневниках, где он пишет о том, что "вот интересно бы собрать на Новый год, если бы была такая возможность сказочная, всех моих героев и вот за один стол посадить". А он играл и Хлестакова, и из "Кроткой", и Павла, и совершенно разных людей, и неприятных, и приятных. И вот устроить такие посиделки, поговорить. И было бы интересно, говорит, как, там, Хлестаков – и мне бы тоже было интересно – общался бы с Гамлетом. Они сидели бы вдвоем, и посмотреть на них со стороны. Ну, я к ним отношусь как к абсолютно живым персонажам, как к живым людям.

— То-есть, они Вам интересны? Ведь бывает, проходишь мимо человека – он тебе неинтересен.

— Мне интересны все.

— То-есть, Вас Ваши персонажи интересуют как личности?

— Да. Например, сейчас меня заинтересовала одна литературная повесть, которая рассказывает о киллере. Мне это интересно, несмотря на то, что этот человек занимается тем, что убивает других людей. Пусть плохих людей убивает – он дорогой киллер, ему заказывают... Плохих, не плохих, но мне стала интересна вдруг психология вообще: о чем он думает, как он засыпает, как просыпается, какая у него семья, что у него вообще внутри есть. И это не просто там про киллера, а какая-то трагическая история в этой повести. Поэтому мне интересно все, потому что я вообще такой вечный ученик, и я думаю, может, я что-то в этом для себя открою.

— Вот мы про штампы говорили: наверное, быть вечным учеником – это и есть спасение?

— Дай Бог, если так будет. Если я начну сходить с ума, а мне никто вовремя про это не скажет, вот надеюсь только на близких!